Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

И все вроде в той статье правильно: молодой модельщик едва освоил азы профессии, а уже зазнался, посчитал себя чуть ли ни пупом земли, а в результате — брак и тысячные убытки народному хозяйству, и это в то время, когда страна, ведомая партией большевиков и товарищем Сталиным к светлым вершинам коммунизма, напрягает все силы для выхода из вековой отсталости, считает каждую трудовую копейку. Позор таким зазнавшимся и отколовшимся от коллектива рабочим, объективно смыкающимся с вредителями и саботажниками, место которым в краях не столь отдаленных, где подобных зазнаек учат-таки уму-разуму. И хорошо учат.

Прочитав статью, Василий похолодел. Даже пот на лбу выступил. По статье выходило, что его надо немедленно арестовать и послать на Беломорканал или даже куда подальше.

И чудилось ему: вот принесли газетенку в ОГПУ, положили на стол большому начальнику, вот он ее читает и… и как только прочитает, тут же и пошлет милиционеров Василия арестовать. И каждую минуту ждал, что вот-вот придут в цех или в общежитие два милиционера, арестуют его и поведут в Кресты или на Гороховую через весь завод и далее — через город, на виду у всех и на всеобщее посмешище. И возникла в душе Василия такая ненависть к этому рабкору, что попадись он ему в тот день на глаза, изуродовал бы, как бог черепаху. Или даже хуже. А тут еще вспомнилась поговорка, которую не раз говаривали в его родных Лужах: "Не верь жиду и цыгану: не с правды живут, а с обману".

Слава богу, не попался Василию в те дни бойкий рабкор Иосиф Сайкин: топать бы Василию по стопам своего покойного отца, и, может быть, оборвалась бы его жизнь смолоду где-нибудь на Колыме или на Воркутинских шахтах.

На другой же день после появления статьи вызвал Василия к себе в кабинет начальник модельного цеха Купелин Федор Архипович, запер дверь кабинета на задвижку, молча ткнул пальцем в табуретку, стоящую на отшибе, у дальнего конца стола, сам сел напротив, достал пачку папирос, предложил Василию, зажег спичку. Закурили.

Был Федор Архипович в этот раз не шумлив, будто придавлен чем, все косил в сторону, жевал желтыми прокуренными зубами то нижнюю губу, то верхнюю, крякал, взмыкивал.

— Мда, вот, брат, какое дело: прославился ты у нас, однако… Эдак и во враги народа недолго загреметь… М-мм… хкрр… — И, вприщур уставившись Василию в глаза маленькими, почти невидными мышиными глазками, упрятанными в глубокие норки под кустистыми бровями, спросил неожиданно участливо: — Что, брат, устаешь?

Василий, ожидавший разноса, а то и еще чего похуже: перевода в подсобные, или даже увольнения, но вовсе не участия от такого сурового и крикливого человека, кивнул головой и поспешно отвернулся: сил не было разжать занемевшие челюсти, в груди поднялась горячая волна, глаза защипало непрошеной слезой.

— Жизнь, брат, штука трудная, ее на хапок не возьмешь, да-а… — раздумчиво заговорил Федор Архипович. — Иной молча, но очень даже распрекрасно делает свое кровное дело, а кто-то удивляется: как это так? почему молча? а вдруг у него мысли какие-нибудь неправильные или даже вредные? Ну-у и-иии… чуть споткнулся, тут тебя и… — И Федор Архипович постучал по столу пальцем. — Терпеть я, брат, этого не могу! Вот и сам кричишь… Да-ааа… А зачем? Потому что криком все пытаешься взять, чтоб видели, что и ты не лаптем щи хлебаешь. — Помолчал, глядя в окно, спросил: — Питаешься, небось, плохо? А? — И, повернувшись к Василию, склонился к нему длинным своим и нескладным телом.

— Да нет, нормально, — с трудом выдавил из себя Василий, уловивший в туманных рассуждениях начальника цеха лишь одно: наказывать его сверх тех наказаний, которые он уже понес, не будут. Он тыльной стороной ладони вытер мокрые глаза, оборвал непрошеный всхлип и пояснил, все еще глядя в сторону: — Дым вот… табак едучий.

Федор Архипович на это его объяснение только хмыкнул и откинулся на спинку стула:

— Нормально, говоришь? Нормально, парень, это когда ряха — во! Понял? А у тебя… Ты вот что: пиши заявление на доппоек. — И, заметив, как дернулся Василий протестующе, взорвался: — Мне, такую мать, рабочие нужны, чтобы план! Понял? А ты еще и учишься. Да ты сам-то глянь на себя в зеркало! Глянь, глянь! Кишка пожарная — и та толще. Так что без разговоров. Понял? А что в газете тебя изругали, так это… это на пользу. — Споткнулся, как-то сразу потух, повертел головой, сердито бросил: — За одного битого, как известно, двух небитых дают. Так-то вот. Пиши давай!

Сходил к своему столу, принес лист бумаги, сам же продиктовал, тут же подписал заявление и положил к себе в папку. Стоя к Василию спиной, спросил… как бы между прочим:

— Дома-то у тебя, на Смоленщине, как? Все нормально?