Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Может, сперва я схожу в деревню на разведку? — спросил один из спутников генерала, обросший черной бородой, в солдатской форме, но с командирским ремнем и кобурой на правом боку.

— Какая разница, Петр Николаевич, пойдете вы один или все вместе? Если там немцев нет, значит нам повезет, если есть, они возьмут вас, а потом и нас: нам от них не уйти. Нам только и осталось, что надеяться на Господа Бога. Больше не на кого.

И жалкая кучка изможденных трехнедельным скитанием по лесам и болотам людей побрела к деревне напрямик через поле.

Их встретили неприветливо в первой же избе:

— Много вас здесь нынче ходит, — проворчал жилистый мужик, заступая вход в избу. — Защитнички, мать вашу за ногу. И всем дай жрать. А самим что?

— Мы у вас ничего не просим, — произнес Власов. — Нам бы отдохнуть малость, и мы уйдем.

— Во-он баня, — ткнул мужик рукой на зады своего участка. — Идите туда, там переждите, а смеркнется, топайте дальше.

Подошли к бане.

— Товарищ генерал, вы тут пока оставайтесь, а мы пошарим вокруг, может, что выведаем у местных, едой разживемся, — произнес Петр Николаевич. — Немцев, похоже, нет. Разве что полицаи.

Власов равнодушно пожал плечами. Ему все надоело и казалось теперь, что его послали на Волховский фронт специально для того, чтобы он не мешал кому-то, для кого мог оказаться соперником в дележе лавров победы над немцами под Москвой. Может, тому же Жукову. А уж Мерецкову — это и без очков было видно. И они — не немцы, нет! — они его из этой ловушки не выпустят… Этого надо было ожидать. Но что же делать? Стреляться? Самострела они от него не дождутся. Да и Господь самоубийц не приемлет. Однако и умирать с голоду — не самая лучшая доля.

Власов проводил глазами четверых своих спутников, которые жалкими тенями потянулись друг за другом к центру деревни. Затем он и женщина прошли в темную баню, закрыли за собой дверь. С противоположной стены тускло светилось маленькое оконце. Глаза не сразу привыкли к полумраку. Сели на широкую лавку. Власов откинулся спиной к стене, прикрыл глаза.

— Вы ложитесь, Андрей Андреевич. Я постерегу, — предложила женщина.

Генерал лег, укрылся шинелью и будто провалился в обморочный сон.

Снилась ему большая светлая горница, белые кружевные занавески на окнах, крестьянский стол, выскобленный до бела, вокруг стола на лавках множество народу, и хотя это была горница в отчем доме, но никого из близких за столом он различить не мог — все бойцы и командиры, оборванные, в грязных бинтах, с бурыми пятнами крови на них, а на столе ничего: ни чугунка с картошкой, ни квашеной капусты в глиняной миске, ни соленых рыжиков, один лишь холодный самовар. И сидящие за столом молча смотрят прямо перед собой ничего не видящими глазами — мертвецы сидят за отчим столом, одни мертвецы…

Власов проснулся — его тормошила спутница.

— А? Что?

— Стреляют, — с испугом прошептала она.

Действительно, где-то, скорее всего в самой деревне, слышались автоматные очереди, отдельные выстрелы из винтовок. Вот пророкотал пулемет — не наш, немецкий. Раздались хлопки гранат — и все стихло.

— Надо уходить, — прошептала женщина.

— Куда? — спросил Власов, садясь на лавку. И пояснил: — У нас с вами нет пути. Мы в тупике. Там и там смерть. Будь что будет. Положимся на волю Господа… — Помолчал и добавил с усмешкой: — Да и, видать, поздно.

Снаружи послышались торопливые шаги многих людей. Прозвучали короткие команды. Раздался стук в дверь. Послышался крик хозяина бани:

— Открывайте, а то спалим вместе с баней.

— Андрей Андреевич! — тихо вскрикнула женщина, и Власов увидел в ее глазах страх и отчаяние. — Что теперь будет?

Власов надел очки, накинул на плечи солдатскую шинель, тяжело поднялся, молча подошел к двери, выдернул из пазов деревянный засов, открыл дверь. Яркий свет ослепил его — он прикрыл глаза, хотя успел разглядеть стоящего напротив немецкого офицера и двух автоматчиков, а сбоку — хозяина бани.

— Не стреляйте, я генерал Власов, — произнес он безразличным, усталым голосом.

В большой горнице крестьянского дома за столом, накрытом холщевой скатертью, сидят двое: командующий 18-й немецкой армией генерал-полковник Линдеманн и генерал Власов, при всех своих знаках различия и орденах. Чуть в стороне — переводчик.

На столе белый хлеб в плетеной хлебнице, пирожки с капустой, колбаса, нарезанная тонкими ломтиками, желтоватые пластинки сыра; в чашках из тонкого фарфора дымится кофе. Самый настоящий.