Жернова истории

Рязанов смотрит на меня с нескрываемым удивлением. Пожалуй, сейчас лишь считаные люди знают о самом существовании первой упомянутой мною рукописи, а тем более – о ее названии. Про «Grundriße…» те, кто серьезно занимался с «Капиталом», конечно, знают, но вряд ли эта рукопись всерьез интересует больше чем несколько десятков человек. И эти люди в большинстве своем Рязанову известны. Да и о самом намерении Рязанова заполучить для возглавляемого им института фотокопии рукописей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, хранящихся в Архиве СДПГ, было не так уж много осведомленных.

– К сожалению, молодой человек, – после некоторой паузы отвечает Давид Борисович, – пока только идут переговоры с Vorstand’ом германских социал-демократов об организации фотокопирования. Но, во всяком случае, «Немецкую идеологию» мне удалось найти в личном архиве Бернштейна и уломать его передать рукопись в Архив СДПГ. Ну а тетрадки, составляющие «Grundriße…», там всегда лежали.

Рязанов вновь внимательно посмотрел на меня и осведомился:

– А чем вас, собственно, молодой человек… Виктор Валентинович, так ведь? – интересуют эти рукописи?

– Ну как же! – с энтузиазмом восклицаю я. – Проследить становление марксистского метода, проникнуть в творческую лабораторию Маркса, в которой создавался «Капитал»… Разве это не заманчиво для любого настоящего марксиста?

– Это, конечно, похвально, – кивнул директор Института Маркса – Энгельса, однако не удержался от некоторого ехидства: – Но что-то вашей звезды на марксистском небосклоне дотоле не было заметно.

– Я, конечно, далек от того, чтобы равнять себя с Каутским или Гильфердингом, да даже и с Бухариным. Теоретических трудов за мной тоже не числится, как вы верно подметили, – чуть наклоняю голову в знак признания превосходства моего собеседника. – Однако это не мешает мне в меру своих скромных способностей постигать марксистскую премудрость. Сейчас я как раз пытаюсь разобраться с проблемами капиталистического цикла, изложенными в «Теориях прибавочной стоимости». Что-то мне кажется, что современный капиталистический цикл преподнесет нам некоторые сюрпризы…

Рязанов, похоже, благосклонно отнесся к моей заинтересованности, потому что, особо не раздумывая, предложил:

– А приходите-ка вы, Виктор Валентинович, ко мне в институт. Поговорим в подходящей обстановке. Сейчас вынужден извиниться – совсем не располагаю временем, ибо спешу на занятия в Социалистическую академию.

На том мы и распрощались.

Через день в Москве открылась XIII партконференция (проходившая с 16 по 18 января 1924 года). На нее не было избрано ни одного оппозиционного делегата с решающим голосом. Лишь несколько оппозиционеров, как члены ЦК РКП(б), присутствовали на ней с совещательным голосом. Однако в отличие от моей реальности на партконференцию пришел и выступил Троцкий. Да и мой новый знакомый Д. Б. Рязанов также собирался выступить там с речью. На этот раз я все же постарался раздобыть гостевой билет и смог судить о происходящем не по одним лишь газетным отчетам.

Выступления делегатов значительно отличались от того, что происходило в покинутой мною реальности. Достаточно сказать, что там Троцкий вообще не выступал на этой конференции. Здесь же Лев Давидович горячо отстаивал единство партии, называл дискуссию ошибкой. Он заявил:

– Я не призываю сторонников оппозиции отречься от своих взглядов. Но самое меньшее, что вы можете сделать перед лицом партии, – это признать, что не следовало ввергать партию в ожесточенные споры, как бы ни был важен их предмет. Разногласия должны преодолеваться в ходе совместной работы, в ходе проверки идей и лозунгов практикой, а не по принципу – кто кого перекричит.

Каменев в своей речи отверг такую постановку вопроса:

– Напрасно Троцкий тут пытается выгораживать оппозиционеров и оставлять им политические лазейки. Если партия сочла ваши взгляды ошибочными, имейте мужество признать это. Мы от вас не требуем церковных покаяний, но не держать камень за пазухой и сказать: «Партия была права, мы же ошибались», – это элементарный долг любого партийца, если он и дальше хочет идти вместе с партией, а не против нее.

Совершенно особняком стояло выступление Рязанова, которое практически повторяло известное мне по историческим источникам. Давид Борисович прекрасно понимал, что в прошедшей дискуссии речь на самом деле шла не только о бюрократизме и внутрипартийной демократии, но и о дележе ленинского наследства:

– И скажу я здесь то же самое, что сказал товарищу Каменеву, кажется, на Хамовнической конференции: как друзья вы ни садитесь, все же в Ленины не годитесь…