Жернова судьбы

Была составлена купчая, и товар перешёл к новому владельцу. Только предстояло ещё сообщить ему об этом. Дуню позвали – она пришла, напуганная количеством бар в комнате.

– Ну, вот что, девка, – начал её хозяин. – Я тебя продал этому барину. Теперь ты будешь жить у него. Поняла ли?

Девушка огромными распахнутыми глазами посмотрела на барина, на Никанора Ивановича, перевела взгляд на Василия, который сидел, хмуро сдвинув брови, и губы её стали подрагивать, а на ресницах повисли слёзы.

– Не сметь плакать! – грозно сказал молодой помещик. – А не то…

– Помолчите-ка, голубчик! – оборвал его старый чиновник. – Вы теперь над ней никакой власти не имеете! Дуняша, подойди ко мне, – ласково сказал он.

Девушка, еле сдерживая слёзы, подошла к своему новому хозяину и стала, потупив взор. Никанор Иванович приподнял её лицо:

– Не бойся, девица, я тебя не обижу. Никто на тебя отныне руку не подымет, голодом морить не буду, всего у тебя будет в достатке. Тяжело тебе, поплакать хочется?

Дуня кивнула. По щекам её вовсю катились слёзы.

– Ты поплачь, поплачь! Это правильно, нелегко душе с родными краями расставаться, но поверь, на новом месте тебе будет лучше. Иди, девушка, собирайся, если есть что собирать, да попрощайся со своими близкими и подружками.

Дуня, заливаясь слезами, выбежала из столовой.

– Вот дура! – пробормотал Саша.

– Не дура, а душа нежная, чувствительная, – мрачно сказал Василий Алексеевич, на которого зрелище плачущих женщин всегда действовало угнетающе.

– Ну что, Александр Андреич, и нам пора честь знать. Прикажи карету приготовить, – Никанор Иванович повернулся к племяннику. – Пойдём, Василий.

Получив приказ запрягать коней, Федот перепоручил это Ивану и Матвею, так и представился Ване случай оказаться рядом с важным лицом и не вызвать при этом никаких подозрений. Надевая и прилаживая упряжь, он ласково разговаривал с лошадками, поглаживал их. Кони прядали ушами и прислушивались к тихому голосу парня, переступали точёными ногами с изящными бабками, помахивали гривой. Им нравились ласковые прикосновения и спокойная речь конюха.

Услышав шаги, Иван обернулся и увидел обоих чиновников, лакеев, несущих чемоданы, и Дуню. Почему-то заплаканная, девушка еле плелась, прижимая к груди маленький узелок. Сердце тревожно ворохнулось в груди: «Что происходит?» Спросить он, конечно, не посмел: это было дерзостью, но попытался поймать взгляд Никанора Ивановича. Это удалось, чиновник понял немой вопрос в глазах парня и приостановился около кареты, обратившись к ним:

– Увожу я вашу Дуню. В Москву. Вот так-то, ребята. Не поминайте лихом, пожелайте ей хорошей жизни. Попрощайся, девушка, если хочешь.

Дуня, рыдая, бросилась Ивану на грудь, он обнял её, легонько поглаживая по голове, посмотрел на старика и отважился спросить:

– Барин, вы её купили?

– Да, Ваня, купил у твоего хозяина. Не переживай, жить она будет лучше прежнего.

– Дуняша, – Иван посмотрел в мокрые глаза. – Не плачь, всё к лучшему, Бог даст, свидимся, – рука его скользнула в ладонь девушки и оставила там комочек бумаги.

Дуня всхлипнула, оторвалась от друга, поклонилась остальным дворовым, несмелой кучкой стоявшим рядышком, и шагнула к карете.

Ваня откинул ступеньку и помог ей устроиться внутри, затем, склонившись, подал руку Никанору Ивановичу, и крепкое пожатие, незаметное другим, заставило его сердце биться сильнее, а шёпот Василия Алексеевича:

– Иван Андреевич, не предпринимайте ничего противозаконного, ради Бога! – вселил надежду.

Ваня захлопнул дверцу кареты и отступил. Из окошечка выглянуло бледное, заплаканное личико Дуни, она жадно смотрела на Ваню, на бабушку Мирониху, на всех, кто был рядом с ней с самого рождения. Потом маленькая ладошка помахала, прощаясь, и карета тронулась вдаль. Ваня смотрел вслед, чувствуя, что осиротел ещё раз.

– Чего стоим, пялимся, скоты? – раздался резкий Федькин голос. – Пошли работать, а то схлопочете на орехи!

Жизнь в поместье, застывшая на мгновение, пошла своим чередом.

Только Иван занялся любимым делом – чисткой лошадей, только взял в руки щётку и начал сильно, но ласково ей орудовать, выглаживая атласную кожу, как услышал за спиной:

– Ты, давай к барину, быстро!

Кровь жаркой волной бросилась в голову и застучала в висках. Ваня, скрипнув зубами, продолжил чистить коня, но сторожкий Буян – любимец Александра – почуял перемену в его настроении, тревожно всхрапнул и попятился.

– Ты что, холоп, оглох?! – рявкнул Фёдор.

Иван отложил щётки, огромным усилием заставил себя разжать зубы и повернулся к барскому камердинеру, опустив взгляд:

– Буянку не успел дочистить, его милость будет недоволен, Фёдор Ипатьич, сами знаете.

– Его милость тебя требует немедля! А за коня получишь сполна. Опосля, – ухмыльнулся Федька.

– Да за что, Фёдор Ипатьич? Толь щётки в руки взял – и вы велите к барину идти! – попробовал возразить Ваня, по-прежнему глядя в пол.

– Спорить со мной удумал?! – в голосе проклюнулось тихое бешенство.

– Никак нет, просто спросил.