Жертва инстинктов

Света жила в соседнем доме, я много раз видела ее входящей и выходящей из подъезда, но она никогда не гуляла с нами во дворе. Света жила с бабушкой, а ее родители, насколько мне известно, жили отдельно. Я видела ее маму всего дважды, но тот, первый раз, я запомню навсегда. Я забежала в гастроном, чтобы купить продукты по маминому списку, я очень торопилась, поэтому не смотрела по сторонам, сгребая в корзинку все, что было написано на тетрадном листочке.

И тут я увидела Свету, которая стояла рядом с высокой светловолосой женщиной в платке. Она держала женщину за руки и заглядывала ей в лицо с такой любовью и заботой, что у меня на секунду остановилось сердце.

Оно будто упало куда-то вниз живота, а потом, снова начав громко биться, начало подниматься вверх, на то место, где оно и должно быть. Я медленно приближалась к этой парочке, делая вид, что я рассматриваю продукты на витрине и прислушивалась к голосам Светы и той женщины.

– Мамочка, может, ты хочешь мороженого? – участливо спросила Света у женщины и только тогда до меня дошло, что это ее мать.

Женщина, плечи которой были опущены, почему-то отворачивала свое лицо и все время поправляла платок. Мне показалось странным то, что в почти тридцатиградусную жару эта женщина почему-то стоит в плаще и платке, старательно натягивая на голову серую ткань.

– Нет, я не хочу, – каким-то нечеловеческим, словно мертвым голосом, ответила мама Свете.

– Мамочка, а, может, ты хочешь шоколад? Или мармелад? Сладкое улучшает настроение!

– Нет, я не хочу, – снова этот холодный ответ на такой искренний и заботливый вопрос.

Я случайно оказалась рядом с ними, взяла в руку бутылку молока, но она была мокрой и с грохотом полетела на пол, вдребезги разбившись, упав на кафельный пол.

Я испуганно посмотрела на Свету и ее мать, которая обернулась на звук разбившегося стекла. Я онемела. На меня смотрела женщина, у которой не было одного глаза, а вместо него зияла темная дыра, а через все лицо тянулся ярко-красный шрам, нелепо зашитый нитками.

Мне на секунду показалось, что передо мной кукла из фильма ужасов, и я громко закричала, а потом попыталась бежать. Я подскользнулась на пролитом молоке и упала на колени, а кусочек стекла вошел в мою кожу.

Когда я подняла глаза, рядом со Светой уже никого не было, из моей ноги текла кровь, а девочка смотрела на меня пристальным взглядом, а на ее лице была написана ненависть ко мне, от которой всю меня прожгло сильней, чем от боли, которая разрывала мою ногу.

До сих пор у меня на голени остается след от того пореза, и я иногда притрагиваюсь к нему, вспоминая тот день и тот ужас, который я испытала, увидев мать Светы. Я все рассказала своей маме, и мама не стала меня ругать за разбитое в магазине молоко и за порез, который она туго обмотала бинтом.

– Мама, что случилось с этой женщиной? – спросила я, а она рассказала мне о том, что ее муж, приревновав свою супругу, исполосовал ее лицо ножом, лишив глаза и сделав уродиной на всю жизнь.

Перед моими глазами снова всплыла картина, на которой я видела женщину с синеватым лицом и черной дырой в месте, где должен был находиться глаз. Я содрогнулась от мысли о том, как эта женщина живет теперь, когда она знает, что останется такой на всю жизнь.

Во второй раз я увидела ее уже с черной повязкой на лице, а шрам не был таким ярко-красным, он посветлел, но все равно выделялся на ее бледном лице.

Мать Светы шла вдоль дома, едва перебирая ногами и держась за стены. Она была в стельку пьяна, а через месяц после этого случая я узнала о том, что она перерезала себе вены. Так Света осталась с бабушкой, а я осталась с уверенностью в том, что жить с таким шрамом, который так сильно изменил жизнь, нет смысла. Я была уверена, что, если бы оказалась на месте матери Светы, я бы поступила также, потому что не смогла бы каждый раз видеть себя такую в отражении зеркала.

Теперь я именно такая. И я по несколько секунд в день смотрю на себя такую. Потом я иду в ванную, беру острый нож, который уже несколько недель лежит на стиральной машине, подношу его к запястью. А потом вспоминаю Свету, которая так сильно любила свою мать несмотря на то, что она стала уродиной, пьяницей и овощем, не способным на чувства даже к собственной дочери.

Я вспоминаю глаза Светы, я вспоминаю, как уверена в себе она была и с каким бесстрашием и любовью она смотрела на свою мать, у которой на лице была дыра. И тогда нож падает на пол с грохотом, все время норовя воткнуться мне в ногу.

Я не могу сделать этого, я не могу лишить себя жизни. Потому что есть еще надежда, что рядом когда-нибудь будут люди, которые также будут смотреть на меня, как Света смотрела на свою маму в тот день, когда я уронила ту злосчастную бутылку.

Я не смогу лишить себя жизни, и не потому что я – слабая, а потому что я – другая.

Эскорт