Жертва первой ошибки

– Почему? Ты хочешь обязательно штамп в паспорте?

– Не в этом дело. Сам видишь, хозяйка-то я никакая, а ты привык.

– Отвыкну.

– Это не так просто будет сделать, как тебе кажется. Я хоть и хирург, а все-таки женщина и вижу, какой ты ухоженный мужик. Всегда чистенький, настиранный, наглаженный…

– Спасибо.

– Жене твоей спасибо. Ты ж только руку в шкаф протягиваешь, да и то скорее всего она сама тебе вещи выдает каждое утро, верно?

– Ну, в общем, да…

– И кормит получше, чем вот это.

– Да, Татьяна великолепно готовит.

– И каждый день?

– Каждый.

– Вот видишь. Со мной такого не будет у тебя. Вещи твои прокручу в машинке вместе со своими, но и только. Сорочки гладить – сразу нет.

– Это печально, – улыбнулся Федор.

– У меня такая специфика работы, что операции длятся по пять-шесть часов, а то и больше. К вечеру будто по чайнику в каждой ноге, я еле иду, ну ты видел.

– Да, Глашенька.

– И сил уже ни на что не остается, я просто падаю в кровать. Знаешь, иногда я с радостью думаю, что сегодня ты не придешь и можно не прибираться.

– И так можно, даже если я приду.

– Да, ты великодушно будешь не замечать беспорядок, пока ходишь сюда в гости, а когда это станет твоим домом, все тут же изменится. Точно так же и с едой – тебе плевать ровно до тех пор, пока ты возвращаешься к домашней стряпне твоей жены.

– Вообще-то у нас есть помощница по хозяйству, – вспомнил Федор.

– И ты думаешь, она будет ходить сюда, когда ты переедешь?

– Вряд ли.

– Вот именно. Мне кажется, лучше оставить как есть, потому что риск операции слишком высок.

– Знаешь что, Глашенька?

– Что?

– Пойдем-ка ляжем.

За стенкой у соседей бормотал телевизор, а в кухне, Федор слышал, мерно капала из крана вода, с глухим стуком ударяясь о старую пористую эмаль раковины. «Надо подтянуть», – подумал он по-хозяйски.

Глаша лежала рядом, глядя в потолок и улыбаясь.

– Не хочу уходить, – сказал Федор.

Она промолчала.

– Я ведь довольно долго жил один и умею сам о себе позаботиться.

– Поздравляю.

– Бытовухи я не боюсь, Глаш. Ну, поскандалим пару раз, так без этого не бывает.

– Ты будешь неухоженный, злой и несчастный.

– Зато с тобой.

– Ты и так со мной. И я с тобой.

– Это слова, Глаша, и они не помогают, когда надо встать и уйти.

– Нет, не слова.

– Все равно не помогают.

– Федя, а ты не в курсе разве, что на чужом несчастье своего счастья не построишь?

– В курсе, – буркнул Федор – разговор ему не нравился, ведь он все для себя решил, – скоро пойду, давай только полежим еще немножко.

– Давай.

– Только не обнимай, а то сил не хватит от тебя оторваться.

В сумраке были видны только общие очертания предметов, но он знал, что все здесь бедненько, даже убого. После смерти родителей Глаша едва выживала, не было ни денег, ни связей, чтобы обставить свое гнездышко. Старый раскладной диван-книжка, на котором они сейчас лежат, из последних сил выдерживает нагрузку, плохонькие бумажные обои давно выцвели и обтрепались по углам, про сантехнику лучше не думать.

Убожество и стандарт, именно то, что всегда наводило на него дикую тоску, а теперь – ничего… Совсем не страшно, что придется прийти сюда с чемоданчиком трусов и остаться навсегда. И на Глашкину безалаберность тоже наплевать. Выкрутятся как-нибудь, в конце концов, у него на службе прекрасная столовая, по крайней мере, для руководства так. Федор туда не ходил, прямо в кабинете пил чай с тем, что жена давала ему с собой, а обедал вечером дома.

Теперь придется поменять режим, вопрос только в том, пустят ли его в эту самую столовую после того, как он уйдет из семьи. И этого Федор действительно боялся.

Если бы ему дали гарантию, что развод никак не отразится на карьере, он немедленно переехал бы к Глаше, ни о чем больше не думая. Сам бы готовил, и пылесосил по выходным, и толкался бы по очередям в магазинах для простых советских людей. И ел бы заветренное мясо из стратегических запасов, и все остальное.

И на трамвайчике катался бы, лишь бы только остаться при должности и карьерных перспективах!

Федор был властолюбец и прекрасно это про себя знал. Привилегии, доступ к дефициту, хорошая зарплата – все это составляло приятное дополнение к должности, но отнюдь не являлось целью и смыслом жизни. Главное было – понимать, что он – не пустое место, не жалкое ничтожество, а человек, от которого кое-что зависит.

Если вспомнить, с каким трудом досталось ему его нынешнее положение… Федор вздохнул. А хочется ведь еще больше.

Надо быть реалистом и понимать, вероятность того, что Татьяна отпустит его жить к Глаше, ничтожно мала. Говоря по-научному, стремится к нулю, причем очень сильно. И не важно, что ей он надоел, может, еще больше, чем она ему, главное, чтобы все как у людей. Чтобы в любую минуту она могла предъявить обществу не только штамп в паспорте, но и тело с лицом, сведенным в судороге плакатной улыбки. Откажется она от этого? Ха-ха два раза, как говорит Ленка.