Жестокие игры

— Ты не ее убила. Ты себя убила, Алина… Прости. — Девушка стояла спокойно, будто все уже свершилось, но я свою работу еще не закончил: — Ты арестована в покушении на убийство Хорошиловой Марины и подозреваешься в соучастии в серийных убийствах. Я теперь ничего не могу для тебя сделать. И как смотреть в глаза твоему отцу — понятия не имею…

Она встрепенулась. На глаза мгновенно навернулась крупные слезы, губы затряслись, а первый всхлип вышел жалким, отчаянным, безысходным…

Стена рухнула за одно мгновение.

И я понял, что совершил роковую ошибку — я должен был сразу же сказать ей, что ее отец жив. Алина не Маринку убивала, она намеренно покончила с собой. Моими руками. Отомстила. Знала, что я теперь сутками буду пытаться забыть всего лишь одну минуту. Вот эту.

Для нее-то это почти самоубийство стало лучшим выходом, чем быть женой ублюдка Олега и подстилкой для его дружка — садиста Дена. Тюрьма для нее — шанс однажды стать свободной.

А меня она заключила в мою личную клетку с прутьями из сожалений и невозможности что-то изменить для нее.

— Всем стоять на месте! — раздался приказ старшего группы захвата.

Мы и стояли. На девушку надели наручники, дернули за локоть и повели наружу.

— Здесь чисто! Никого нет, — слышал я голоса спецназовцев.

И до меня не сразу дошло. Повернулся, шагнул к драпировке, дернул ее в сторону — на том месте, где оставался Олег, было пусто…

* * *

Мои шаги гулко раздавались в тишине больничного коридора. Час ночи — не время для визитов, но я не мог ждать до утра. Едва выдержал до конца все нужные следственные процедуры.

Тарасова так и не нашли. Он не вышел из клуба — ни одна камера это не зафиксировала, «Синий филин» перевернули верх ногами, папашу Дена арестовали за содержание запрещенного казино. Когда я уезжал из управы, его допрашивали, и главный вопрос был — как можно исчезнуть из клуба, минуя два служебных и один парадный выхода?

Завтра у меня будет сложный день. Я упустил серийного убийцу, и ниточка к Игроку оборвалась. У нас была только Алина. Узнав, а главное — увидев отца живым, она сразу согласилась сотрудничать.

Верхов поседел за одну ночь. Постарел лет на двадцать. Его увезли из кабинета следователя на скорой помощи — стало плохо с сердцем. Крепкий мужик сломался, узнав, что пасынок сделал с его дочерью.

Но я шел не к нему.

Открыл дверь на этаж реанимации, где лежал после двухчасовой операции Пашка.

— Вы кто? И куда посреди ночи? — зашипела на меня медсестра на посту, выскакивая из-за ресепшна.

— Я к Павлу Латову.

— Он в реанимации! К нему нельзя! Уходите немедленно! Я сейчас дежурного врача позову! — Я не успел ей ответить — зазвонил внутренний телефон: — Реанимация, первый пост, — ответила она, сердито сверкая на меня глазами. Ей там говорили, и взгляд становился еще сердитее — никто не любит оставаться в дураках, а ей только что тот самый дежурный и сказал, чтобы меня пропустили. — Идите. И не трогайте там ничего! Я зайду через две минуты, — проворчала, а когда я уже повернулся и пошел к палате — стеклянному кубу, пробурчала совсем тихо: — Устроили проходной двор.

Я нашел нужный бокс, тихо вошел и подошел к другу.

Он лежал с перевязанной головой, его лицо было разбито и немного отекло. В рот тянулась трубочка, к руке — капельница, аппаратура тихо гудела. Взял руку Пашки, сжал немного пальцы.

— Держись, Паш. Все пошло не так. Хоть ты сломай эту систему. Ты же боец, мой друг… настоящий друг. Спасибо тебе, что вступился за Маринку…

Не умел я разговаривать вот так. Просто хотел, что Паша выкарабкался. Обнять его по-человечески, покаяться… что упустил убийцу и Игрока. Что дело все еще открыто.

Тихо вошла медсестра. Проверила капельницу, делая вид, что меня здесь нет.

— Долго он проспит? — спросил ее.

— Должен до утра, — пожала плечами. Я осторожно отпустил пальцы друга, повертел головой и нашел, что искал — не слишком удобное, но кресло. Подошел к нему и поднял. — Что вы делаете?! — возмутилась девушка, только что отбирать не бросилась. — Поставьте немедленно! — Я поставил — рядом с высокой кроватью, на которой лежал Павел. — Да что вы делаете?!

— Будете тут шипеть и мешать ему спать — арестую, — сказал просто, устраиваясь в кресле. Длинные ноги с трудом просунул в просвет между полом и днищем кровати из-за металлического подъемного механизма.

— За что? — опешила девушка.

— За отсутствие человеческого участия и черствость души, — объяснил. — Нет у него никого, кроме меня. И он не проснется тут один. Я понятно объясняю? — потребовал строго.

Она дар речи потеряла, и хорошо. Вышла, сверкнув на меня глазами, а я сложил руки рядом с Пашкиной, сжал его пальцы и уткнулся лбом в свой локоть.

Надо поспать. Я просто дико хотел выспаться…

— А ты трус… — разбудил меня тихий голос.

Пальцы Пашки шевельнулись. Я поднял голову, потер лицо ладонями, разгоняя кровь, со стоном вытащил выпрямленные затекшие ноги. Скрипел, как это кресло подо мной. Взглянул на часы на каком-то медприборе — семь утра.

— И дебил, — добавил слабо друг, но явно вложил все свои силы в этот эпитет.

— Как ты?