Жестокие слова

Самолет набрал скорость и начал подпрыгивать на невысоких волнах. И только теперь Гамаш обратил внимание на порванные брезентовые ремни в салоне, тронутые ржавчиной сиденья, продранные подушки. Он выглянул в иллюминатор и пожалел, что так плотно позавтракал.

Наконец они поднялись в воздух, заложили вираж влево и стали набирать высоту, двигаясь вдоль береговой линии. Они летели сорок минут. В кабине стоял такой шум, что им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Время от времени Сомс подавался к иллюминатору, показывал на что-нибудь — например, на небольшую бухточку — и говорил что-нибудь вроде: «Вот тут впервые и появился человек в двустворчатой раковине. Это наш райский сад». Или чуть позднее: «Посмотрите, это последний девственный лес красного кедра, последний древний лес».

Гамаш смотрел на этот мир с высоты птичьего полета, видел реки и бухты, леса и горы, прорезанные ледниками. Наконец они спустились в бухту, горы вокруг которой даже в этот ясный день были окутаны туманом. Они снизились, заскользили по воде к темной береговой линии. И тут Сомс снова наклонился к Гамашу и прокричал:

— Добро пожаловать на Гуаи-Хаанас. В мир чудес.

Так оно и оказалось.

Лавина подрулила как можно ближе к берегу, на котором появился человек, оттолкнул лодку, запрыгнул в нее в последний момент. У дверей гидроплана он протянул руку, помог старшему инспектору сойти в шаткую лодку и представился:

— Меня зовут Джон. Я хранитель.

Гамаш обратил внимание, что Джон бос, потом увидел, что, пока хранитель гребет, Лавина и ее дедушка снимают обувь и закатывают штанины. Вскоре Гамаш понял почему. Лодка не могла подойти вплотную к берегу. Последние десять футов им нужно было пройти по воде. Он снял ботинки и носки, закатал брюки и перекинул ноги за борт. Почти. Не успел его большой палец коснуться воды, как его ногу и самого Гамаша чуть не подбросило наверх. Он посмотрел на Лавину и Сомса — они улыбались.

— Да, вода холодная, — признал хранитель.

— Ну-ну, принцесса, не бойся ножки замочить, — сказала Лавина.

«Уж не переписывается ли она с Рут Зардо? — подумал Гамаш. — Похоже, в любой компании непременно найдется одна Рут».

Гамашу пришлось не побояться замочить ножки, и вскоре он присоединился к остальным на берегу. Ноги его посинели после нескольких секунд пребывания в воде. Он быстро прошел по камням до пенька, сел, стряхнул с пяток осколки ракушек и мелкие камушки, надел носки и ботинки. Он не помнил, когда в последний раз испытывал такое облегчение. Впрочем, приводнение гидросамолета, вероятно, и было этим последним случаем.

Его настолько поразили пейзаж, хранитель, ледяная вода, что он практически не увидел того, что было вокруг. А вот теперь увидел. На самой кромке леса стояли торжественным полукругом тотемные шесты.

Гамаш почувствовал, как вся его кровь хлынула в самое его нутро, самую сердцевину.

— Это Нинстинц,[82] — прошептал Уилл Сомс.

Гамаш не ответил. Не мог. Он смотрел на высокие шесты, резьба которых отражала мифологические времена, браки животных и духов. Киты-убийцы, акулы, волки, медведи, орлы и вороны — все они смотрели на него. И еще кое-кто. Зубастые твари с длинными языками и громадными глазами. Существа, неизвестные за пределами мифа, но вполне реальные здесь.

Некоторые тотемные шесты были прямые и высокие, но большинство упали или покосились.

— Мы все рыбаки, — сказал Уилл. — Эстер была права. Море кормит наши тела, а вот это кормит наши души. — Он распахнул руки и подался всем телом в сторону леса.

Они двинулись между тотемных шестов, и хранитель Джон заговорил:

— Это самая большая коллекция стоящих тотемных шестов в мире. Теперь это место охраняется, но так было не всегда. Некоторые шесты увековечивают какое-нибудь событие, некоторые шесты похоронные. Каждый рассказывает свою историю. Образы находятся один над другим в определенном и заданном порядке.

— Здесь Эмили Карр написала бо́льшую часть своих картин, — сказал Гамаш.

— Я решил, что вам интересно будет это увидеть, — сказал Сомс.

— Merci. Я вам очень признателен.

— Это поселение пало последним. Оно было самым отдаленным и, возможно, самым стойким, — сказал Джон. — Но все же пало и оно. Волна болезней, пьянства и миссионерства накрыла деревню, как и все другие. Тотемные шесты были срублены, общинные дома уничтожены. Это все, что осталось. — Он показал на возвышение в лесу, поросшее мхом. — Здесь был общинный дом.

В течение часа Арман Гамаш ходил среди тотемных шестов и ловил себя на том, что поднимает руку и кладет свою крупную, уверенную ладонь на эти великолепные лица, пытается понять того, кто вырезал это существо.

Наконец он подошел к Джону, который весь этот час простоял в одной точке, наблюдая.

— Я расследую убийство. Позвольте показать вам кое-что?

Джон кивнул.

— Первое — это фотография убитого. Я полагаю, что он какое-то время провел на Хайда-Гуаи, хотя думается мне, что он называл архипелаг островами Королевы Шарлотты.

— Значит, он был не хайда.

— Скорее всего, да.

Гамаш показал Джону фотографию. Тот взял и внимательно ее рассмотрел.

— К сожалению, я его не знаю.