Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Словом, Успенский задержал нас в детской надолго, благодаря чему мы и к упомянутым классикам возвращались, находя у них то, чего не сыщешь в романах, поэмах и трагедиях. Мне это здорово помогло, когда меня в 1983-м взяли в художественную редакцию «Малыша». Худредов не очень допускали до авторов, поэтому Успенского я поначалу видел на Бутырском валу только проходящим по коридору, где располагалась часть редакторского состава – ну, и ещё на выставках его друзей-художников, где он во время официальной части непременно говорил что-нибудь такое, отчего все начинали смущённо хихикать. А познакомился с ним, когда мы готовили книжки-картонки с историями про девочку Веру и обезьянку Анфису, которые они сочиняли вместе с Виктором Чижиковым.

Но к этому времени я, к счастью, уже понимал, что это за явление – поэт Успенский, и помогла в этом книга «Если был бы я девчонкой» с рисунками Олега Зотова, которую мы готовили к переизданию. На мой взгляд, в неё входят лучшие его стихи (ясное дело, не все). Сразу попал на стишок «Жил-был слонёнок» – так вот откуда появилась «Пластилиновая ворона»! Увидел «Рыболова» – так вот на чьи слова та песенка в стиле кантри!.. В общем, прочёл все остальные – и ахнул. Здесь уже не было хулиганства, в них звучало приглашение смеясь говорить о серьёзных вещах, они не просто смешили, а незаметно учили тому, что Юлий Ким назвал «вольнодумной глубиной» – причём не столько детей, сколько их родителей. А ещё приучали воспринимать юмор не как насмешку, но как способ познания мира, и относиться к смеху как к проявлению радости этого познания. А дети – они просто запомнят смешной текст, зато со временем, в нужный момент, глядишь, в памяти и всплывут по мере надобности или академик Иванов, или запасливый рыбак, или даже папа-осьминог, и может быть, помогут сделать правильный выбор или хотя бы не делать глупостей – во всяком случае, хочется в это верить. Лично меня стихотворение «Бурёнушка» в своё время удержало от торопливых выводов по случаю крупных социальных преобразований в стране. Удивительно, как он ухитрился на такую празднично-вэдээнховскую тему сочинить по сути дела подлинно гуманистическую проповедь о любви к ближнему и дальнему, независимо от национальности и социальной принадлежности «И был он иностранец, но был он молодец!» – можно ли себе представить более жизнерадостный и оптимистичный финал рассказа о соревновании двух систем!.. Когда много лет спустя, уже в новом тысячелетии, я осмелился рассказать Эдуарду Николаевичу об этом забавном наблюдении, он отреагировал неожиданно серьёзно и в то же время не без явного удовольствия. «Ну вот, а сейчас не хотят её издавать – слишком советская! А тогда говорили – поправь, а то антисоветчина получилась. И пришлось, между прочим, кое-что подрезать…» К чести наших редакторов: они не только включили «Бурёнушку» в новый сборник, но и вставили сокращённое «кое-что» – ничего, кстати, особо антисоветского там не оказалось…

Ещё раз мне случилось «угодить» ему, когда мы собрались заказывать питерскому художнику Мише Беломлинскому рисовать его брошюру «Про Сидорова Вову» из трёх стихотворений. Незадолго до этого вышел одноимённый мультфильм, зашёл разговор о том, как бы не повториться, и я клятвенно пообещал, что прослежу за этим, хотя, по-моему, это лучшая экранизация Успенского. Эдуард Николаевич удивленно посмотрел на меня – «Надо же, и я так считаю! А то все – «Простоквашино», «Простоквашино»! Там же просто текст произносят, а Назаров всё время чего-то придумывал, каждую хохму обыгрывал. И Юрский прочёл здорово…» После такого совпадения вкусов он даже давал мне читать некоторые спорные рукописи, не то чтобы советовался – куда там – а, видимо, его просто интересовало мнение какого-нибудь «детского книжника», но при этом не литератора.

Как-то у нас решили издать его забытую пьесу «Остров учёных». Сроки были сжатые, гонорар тоже, все приличные художники заняты, и я рискнул попробовать сам. Книжка получилась какая-то несчастливая. Рисунки автору понравились, даже своё слегка карикатурное изображение он одобрил (поскольку вообще довольно терпимо относился к многочисленным шаржам на него). Но так случилось, что на фабрике неправильно расставили рисунки, а главное – была допущена вопиющая «конъюнктурная» нелепость, из-за которой весь тираж отослали куда подальше и там тихо продали. Так что книжку практически никто не видел. Зато для бедного иллюстратора это был славный повод порезвиться и снова вспомнить Успенского-хулигана – в тексте и тема «пиянства» проскочила, и фривольные шутки, и уж совсем толстый намёк на милые детские непристойности («Не ходите, дети, в класс, ваш учитель… Фантомас!»)… Словно в шестидесятые заглянул!