Жильбер Ромм и Павел Строганов

В исторической литературе имя Ж. Ромма часто упоминается в неразрывной связке с определением «математик», которое обычно используется без пояснений, как если бы речь шла о самоочевидном факте. Между тем это отнюдь не так. Французский историк науки П. Крепель, детально изучив вопрос о том, насколько оправдано подобное определение по отношению к данному персонажу, пришел к выводу: «При нынешнем состоянии наших знаний у нас нет ни малейших оснований утверждать, что Ж. Ромм проявлял какую-либо творческую активность в области математики». Признавая, что младший Ромм был знаком с основными работами по математическому анализу 1760–1770-х гг. и в парижский период своей жизни «соприкасался» с академическим миром и с известными геометрами, П. Крепель, тем не менее, убежден, что его все же следует отнести скорее к «просвещенным любителям», нежели к «настоящим ученым»[252]. Что же касается расхожего определения будущего монтаньяра в качестве «математика», то оно, по мнению П. Крепеля, результат прежде всего недоразумения: некоторые авторы путали Жильбера с его старшим братом

[253]. И хотя в последнем утверждении французский историк, на мой взгляд, излишне ригористичен, поскольку формальные основания называть Ж. Ромма «математиком» все же были – он давал частные уроки по этому предмету, однако в целом вывод о научном дилетантизме будущего монтаньяра оспорить довольно трудно.

Заметим, что к этому выводу П. Крепель пришел на основе анализа всего жизненного пути Ромма. Для раннего же этапа биографии нашего героя – этапа «завоевания» им столицы – квалификация Ромма в качестве «просвещенного любителя» и вовсе не вызывает сомнений. А это значит, что, не имея возможности похвастаться никакими научными заслугами, он мог рассчитывать на карьеру профессионального математика только при исключительно благоприятном стечении обстоятельств и чьем-либо высоком покровительстве. Пока же не появилось ни того ни другого, надо было подумать о чем-то более доступном.

Еще одной весьма перспективной с материальной точки зрения научной дисциплиной была медицина. Для успешной карьеры здесь требовалось не столько писать научные труды и совершать открытия, сколько иметь место практикующего врача. Таковое давало его обладателю высокий социальный статус и солидный доход. В ироничном описании Л.С. Мерсье врач того времени уже совсем не похож на лекарей предшествующего столетия – героев комедий Мольера, а скорее имеет сходство с великосветским щеголем: «Вместо важного человека со строгим, бледным челом и размеренной походкой, человека, взвешивающего свои слова и ворчащего, когда не используют его предписания, он [Мольер. – А.Ч.] увидел бы приятной внешности мужчину, который говорит обо всем, кроме медицины, изящно откидывает кружева, произносит острые словечки и старается обратить всеобщее внимание на крупный бриллиант, сверкающий на его пальце»

[254].

Вот эту-то стезю Ж. Ромм, как следует из его переписки, и выбрал для себя по совету доктора Буара. Однако, прежде чем завести врачебную практику, требовалось получить медицинское образование. Ну а поскольку в Ораторианском коллеже Риома такого, естественно, не давали, Ромму в Париже предстояло начинать с нуля. Согласно «эдикту Марли» от 1707 г., подтвержденному в 1770 г., для получения медицинской степени человек, прошедший первую ступень университетского образования (философия), должен был учиться на медицинском факультете еще 3 года (12 триместров). В начале каждого триместра он записывался у докторов-регентов факультета на учебные курсы, каковые обязан был регулярно посещать, расписываясь в соответствующей ведомости. По истечении каждого из трех лет сдавали публичный экзамен. Обучение было платным: полный курс медицинского образования стоил в Париже около 5000 ливров. Далеко не у всех хватало сил и средств закончить учебу: в середине XVIII столетия до получения медицинской степени добиралось лишь 11 % из записавшихся на факультет[255]

.

Этот путь предстояло теперь пройти и Ромму.

* * *

Впрочем, для начала ему надо было обосноваться на новом месте, что весьма существенно опустошило его кошелек. На непомерные траты Ромм жалуется Дюбрёлю уже в первом письме из Парижа: