Жили-были

— У неё и так друзей много, — заявил Митя, в голосе и нотки сомнения слышно не было. Он потянулся к корзине с игрушками, достал робота и легко свернул ему ноги в другую сторону. На Толю больше не смотрел. Тот же усмехнулся. Он же с мальчика глаз не сводил. И даже когда тот намеренно задавал ему провокационные вопросы, ему всё равно не хотелось отвернуться или уйти. Смотрел бы и смотрел. И мысленно себе повторял: мой сын.

— Думаешь, она будет против ещё одного друга?

Митька за плечо своё оглянулся, понял, что матери рядом нет, и тогда негромко сказал:

— Всё ты врёшь.

Толя брови вскинул, на самом деле удивлённый.

— Это что это я вру?

— Всё врёшь. Ты не хочешь с ней дружить.

— Очень интересно. Продолжай.

Митька насупился, губы поджал и стал похож на разозлённого чертёнка. Голову ниже склонил, а на Толю глядел исподлобья. Молчал, и Ефимов решил его подбодрить.

— Говори, мы же одни. Обсудим всё по-мужски.

— У Аньки Лебедевой тоже мама дружила, дружила с одним, а потом взяла и замуж за него вышла. Я всё понимаю, я не глупый и не маленький.

— Никто так и не считает. Но разве это плохо, если Анина мама замуж вышла?

Митька носом шмыгнул, сунул робота обратно в корзину.

— Не знаю. Анька говорит, что ничего хорошего. Они ругаются, а мама плачет.

— Понятно. К сожалению, бывает всякое, Митя. Но я могу тебе пообещать… дать настоящее мужское слово — мы же с тобой мужики? — что я буду очень стараться маму не расстраивать. — Он даже руку ему протянул, для настоящего рукопожатия, вот только Митя свою руку подавать ему не спешил, смотрел скептично, совсем как взрослый. Пришлось дать ещё одно обещание. — Если мама всё-таки будет плакать, ты сможешь меня ударить. Ты же ходишь в секцию? Драться умеешь. И за маму вполне сможешь постоять. Да? — Толя снова руку ему протянул. Ждал, проявлял терпение, но неожиданно понял, что заволновался. Вот именно в этот момент. Ситуация сама по себе странная, разговор с восьмилетним мальцом, который подозревает его в том, что он явился красть его маму и делать её несчастной. И всё бы ничего, пообещал и забыл, если бы не тот факт, что это первое обещание, которое он даёт своему сыну, и его придётся, обязательно придётся сдержать.

Митя, наконец, подал ему руку. Толя её пожал, даже не осторожничал, по-мужски так пожал, и, судя по выражению лица, Митька остался доволен. Даже некоторое превосходство над ним и ситуацией почувствовал. Правда, сказал ему, видимо, для устрашения:

— Я умею драться. Я Коростылёву знаешь, как врезал? У него синяк остался. А он меня выше!

— Здорово. — Толя встал и снова подхватил Митьку под руки, поднял. К себе прижал. Сердце странно и незнакомо барабанило, и чтобы скрыть волнение, принялся оглядывать постеры на стене. — Расскажи мне, какой спорт ты любишь? За какую команду болеешь?

Саша с трудом заставила себя накрыть на стол. Её так и тянуло ближе к комнате сына. Чтобы подсмотреть, подслушать, узнать, о чём Ефимов с Митей говорит. Её волновала сама мысль, что он с ним общается, но ещё больше, прямо до дрожи, беспокоило, что он возьмёт и всё ему расскажет. По непонятным для неё причинам, просто из-за того, что он Ефимов, и потому что так захотел, расставить все точки над «i». Он ведь любит, чтобы лично для него всё было чётко и понятно… В общем, запугивала себя, как могла. Потом вспомнила о том, что мужчины в её доме голодны, и пришлось вернуться на кухню, открыть холодильник и начать хоть что-то соображать. Из Митиной комнаты не слышалось ни громких голосов, ни бурных восторгов, даже смеха не слышалось, и всё это казалось подозрительным и вызывало нешуточные опасения. Саша слишком хорошо знала своего сына, его подозрительность в отношении мужчин (черта, которая тоже досталась ему от отца, по всей видимости, Толя делал стойку всякий раз, как видел рядом с ней особь мужского пола), знала, что Митя никогда не был ребёнком-душкой, которого тискают и целуют в щёчки. У него всегда было, что сказать, что добавить, а порой не ко времени и поперёк кому-то из взрослых, если самого Митю не устраивало, как события развиваются, без его ведома или согласия. Он всегда имел своё мнение и свою шкалу дозволенного и правильного. А вот теперь они с Ефимовым сошлись, двое таких одинаковых. И предугадать реакцию младшего было трудно. Точно, что Толя хотя бы постарается до него достучаться, но оба настолько упрямы…

— Я есть хочу.

Саша вздрогнула от неожиданности, обернулась через плечо, на Толю посмотрела. Он выглядел вполне спокойным, и смотрел на стол, а не на неё.

— Сейчас… Пять минут.

— Пахнет вкусно.

Хотелось заорать на него. Как он может думать сейчас о еде?!

— Что ты Мите сказал? — напряжённым голосом спросила она.

Ефимов привалился плечом к стене, сложил руки на груди и вдруг улыбнулся.

— Мы заключили пакт о ненападении.

Саша остановилась, посмотрела на него в растерянности.

— Что?

— Это значит, что пока я делаю тебя счастливой, Митя позволяет мне с тобой дружить.

Она моргнула. И другим голосом, страшным шёпотом, переспросила:

— Что ты ему сказал?