Жить дальше. Автобиография

В то время вся моя жизнь была посвящена «Норд-Осту». Я забирала Андрея после школы и прямо в форме везла на репетицию. Или на спектакль, перед которым обязательно тренинг, разминка, распевки. В результате с двух часов дня и до вечера он был в театре. И нам еще повезло – Андрюшины сцены были только в первом акте, и мы могли возвращаться домой не очень поздно. Большинство детей после финала оказывались в своих кроватях после полуночи. А надо же было еще и уроки успевать делать. Мы выкручивались так: между тренингом и распевками актеров сажали на грим. У Андрея он был несложный, времени много не занимал, и в этот момент я его отлавливала, кормила и сажала за учебники. Но это было очень сложно – сосредоточиться нормально не давали.

Так прошло два года – год репетиций и еще год спектаклей. «Норд-Ост» был, наверное, лучшим российским неадаптированным мюзиклом. Там были совершенно уникальные номера (один степ на лыжах чего стоил!), уникальные декорации, невероятная работа актеров, музыка – все было на высшем уровне. Дети-актеры тоже были ХОРОШИ, некоторые из них, как Саша Розовская и Маша Иващенко, стали профессиональными артистами.

И они все там очень подружились. Андрюху все обожали, он всех обожал. Наблюдать за ними было огромное удовольствие. Помню, как они на 8 Марта сочинили «капустник» для взрослой труппы. В мюзикле был номер, в котором арию исполняли секретарши. Они пели, клацали по клавишам своих машинок, а вокруг них листы бумаги летали. Так вот пацаны переделали этот номер, переписали текст, переоделись в платья этих барышень-секретарш, нацепили парики, натолкали в бюстгалтеры ваты и сыграли этот номер. Спели вживую, станцевали. Только вместо писчей бумаги взяли туалетную – рулоны нацепили себе на шею. И в том месте, где в оригинальном номере секретарши начинают бумагой швыряться, стали отрывать от рулонов кусочки туалетной бумаги и бросать вверх. Все зрители от смеха рыдали. Андрей не мог в полной мере участвовать в репетициях, был занят в лицее, и ему дали роль, которая не требовала долгой зубрежки. Он изображал уборщицу тетю Глашу. Взял мой цветастый сарафан, который был ему до пят, сверху напялил на него синий халат уборщицы, на голову платок, а уши выпустил – как у бабки из «Лицедеев», которая бегала вокруг самовара. Вооружился шваброй и подыгрывал ребятам в этой сцене.

В этом был весь Андрей. Он не хотел выделяться, быть красивеньким на сцене, не хотел максимума внимания. Он был сдержан и скромен, и его устраивали такие роли. Я вообще был удивлена, что он в результате оказался и в кино, и на сцене. Ему нравилось общаться с людьми, а не с публикой. Он с удовольствием встречался с друзьями, со взрослыми знакомыми, с близкими, с одноклассниками. Но как только в его поле зрения появлялся фотоаппарат, камера или требовалось обратить на себя внимание публики, он старался этого избежать. Может быть, это была профессиональная деформация – все дети известных артистов проходят через: «Ой, какой мальчик хорошенький, а давай мы тебя сфотографируем с мамой или с папой? А вот еще отчим твой, ты как к нему, кстати, относишься, расскажи-ка нам!» Это говорят совершенно незнакомые посторонние люди, которые окружают актерского ребенка на любой премьере, в любом театре. И у Игоря, и у Сергея постоянно была масса поклонниц, они далеко не всегда вели себя адекватно. А были ведь еще и таблоидные журналисты, для которых вообще ничего святого никогда не существовало. У нас с Андреем была шутка, что мы «спинным мозгом» чувствуем папарацци. Действительно, так и было. Нам удавалось их избегать, отходить в сторону, ускользать от их объективов. Андрей никогда «не тянул одеяло на себя», как это делают некоторые актерские дети, радуясь, что можно получить внимание к своей персоне. Не любил этого. А на сцену при этом выходил с удовольствием.

В «Норд-Осте» он играл Вальку Жукова, парня, который обожал всякую живность. Про него пели:

«Здесь у Жукова под койкой

Два ужа и землеройка —Новичка всегда кусают, как заснёт!»

И он ходил в кругленьких очках и с банкой, а в ней жила какая-то зверушка. И его спрашивали: «Что за ящерка смешная?» А он говорил: «Я и сам не очень знаю, продавали, говорят – хамелеон. Только не взрослый, а пока что эмбрион». И он так это слово выговаривал важно и палец кверху поднимал, что в зале всегда смеялись. Я ждала – засмеются зрители или нет, оценят шутку или пропустят.

Когда состоялась премьера мюзикла, все жутко волновались. Я купила одну розу, чтобы вручить ее сыну, когда он будет выходить вместе со всеми на поклоны. Андрей, увидев меня с цветком, очень смутился, но ненадолго. Подошел к краю сцены, взял розу, улыбнулся и пошел в общий ряд, кланяться. Я была очень рада за Андрея и невероятно горда.