Жить для возвращения

Стал ли тот случай переломным в моей оценке Саркисяна? — Не думаю, он по-прежнему мне нравился. Попробуй-ка не прийти в восторг, когда услышишь, как он читает стихи армянских и грузинских поэтов, попеременно переходя на язык оригинала! Он и Пушкина читал прекрасно, и Некрасова, и анекдотов знал уйму. С увлечением говорил о своей мерзлотной науке, о советском патриотизме, о любви к единственной женщине, в его случае — к племяннице гениального Мартироса Сарьяна.

Мы перешли на сыроедение, хотя самого этого термина тогда не ведали. В нартах были самые разные продукты, но «дерево» кончилось, судя по всему, бесповоротно. Питались мясом забитых оленей, грызли припасенные с вечера замерзшие, заледеневшие куски, а также малосъедобные пресные и тоже переохлажденные галеты. Целыми днями не могли позволить себе даже кружки чая, однако нас согревала надежда: вот перевалим через Анадырский хребет, спустимся в долину крупной реки Каленьмуваам, где растет трехметровый кустарник, там-то и «запируем на просторе»!

Да, вспомнил один эпизод. Не прошло недели после нашего старта, как вдруг, проснувшись поутру, мы не обнаружили бригадира Еттоургына, основного проводника и единственного русскоязычного среди чукчей. Пастухи в ответ на наши расспросы что-то бормотали, пытались объясняться жестами, и мы в итоге поняли главное: бригадир отправился в какое-то родственное стойбище «чай пауркен», попить чайку, а если уж без эвфемизмов, то просто-напросто налакаться «акка мимыл», «огненной воды», она же — спирт!

— Далеко ли?

— Близко, однако, день идти надо, потом еще ночь, однако светло ведь, почему не пойти?

На поимку дезертира начальник отрядил Вагрына и меня. Мы шли, почти не останавливаясь, ровно сутки, и никогда еще мне не приходилось столь лихо. Я срывался с каждой кочки, соскальзывал в каждую болотистую лужу, Вагрын же двигался с равномерностью раз и навсегда заведенного механизма. Внешне ничуть не утомляясь, он шел, переваливаясь с боку на бок, с бугорка на бугорок, легко отталкиваясь от земли пастушеским посохом. Время от времени, видя мои муки, сердобольный чукча устраивал привал, но уже через минуту-другую властно призывал меня продолжать путь.

Говоря по совести, я ни секунды не сомневался, что он устроил эту дикую гонку с единственной целью: поскорее добраться до сородичей, разжившихся спиртным. Но когда мы достигли цели, поведение моего товарища вконец растрогало меня. Он не стал пить-гулять, несмотря на то, что был, как и все поголовно тундровики, большим охотником до «акка мимыл», а схватил бригадира за ворот и поволок в обратный путь. На мое счастье, Еттоургын плохо держался на ногах, и потому темп нашего передвижения заметно снизился. Но у меня еще не раз появлялось желание проклясть то чудное мгновение, когда я запросился на Чукотку, стал студентом геофака и вообще родился на свет!

Еттоургына изгнали из экспедиции, его место занял совсем молодой и дружелюбный Васкыргын. Он поразил всех еще до начала похода, когда мы вместе со стойбищем отправились на денек-другой в соседнее поселение на Амгуэме. Среди разновозрастной ребятни был парнишка лет десяти, «Васин» сын. Отец часто брал его на руки, сажал на закорки, чтобы тот не слишком утомился, прыгая по кочкам. Естественно, мы умилялись прославленному чукотскому чадолюбию, и лишь позже выяснилось, что мальчуган был не сыном, а племянником Васкыргына, чей родной брат погиб в тундре, и «Вася», по местному обычаю, взял в жены овдовевшую невестку со всеми ее многочисленными детьми. Своими Васкыргын пока не обзавелся.

Мы наслаждались чукотской природой, не успевшей еще стать «окружающей средой». Взору открывались медленно проступающие в дымке, будто контуры на лежащей в проявителе фотобумаге, отроги Анадырского хребта, синие озера, очень похожие на хибинские и карельские, только не отороченные деревьями, разноцветные древние скалы, мощные речные наледи высотой с двухэтажный дом. Из-под самых ног вспархивали куропатки, вдалеке иногда проходили низкорослые бурые медведи. А совсем близко, за стеной хребта, на побережье Ледовитого океана, можно будет встретить их белых собратьев, знакомых мне пока только по зоопарку. На каждом шагу встречались шустрые лемминги, пестрые полярные мышки, — основной продукт питания песца, который, в свою очередь, — главный объект местного охотничьего промысла. (Полгода спустя я упомянул о леммингах в дипломной работе, и бдительная университетская машинистка, имевшая право печатать секретные труды, внесла в текст поправку: «повсеместно мы видели следы товарища Лемминга».)

(Замечательная байка новейших времен. Крошечный белый медвежонок допытывается у матери, нет ли у них в роду бурых предков. Та с гордостью отвечает, что, безусловно, нет. И бабушки, и дедушки малыша с обеих сторон сугубо белые, гренландского, канадского, шпицбергенского происхождения — чистота медвежьей расы хранится свято! Медвежонок продолжает допытываться:

— Может, все-таки хоть кто-то из родни полукровка?

Выведенная из терпения мамаша рычит: