Жить для возвращения

Еще осенью, когда работы наши только начинались, начальник запросил Диксон относительно кабеля, включил его в общую заявку на оборудование, которое весной 1956 года предполагалось доставить к нам самолетом. Авиация вообще не слишком баловала Русскую Гавань — пилоты боялись новоземельских ветров, и справедливо боялись. Но в нашей жизни эта боязнь оборачивалась почти полным отсутствием почты. Один раз ее не было полгода, другой раз — более семи месяцев. Даже на сброс летчики шли крайне неохотно, не говоря уже о посадке на лед бухты. Летчики робели перед нашей зимовкой и при том не опасались обвинений в трусости — полярная авиация вбирала в себя самых отважных и умелых, им не нужно было доказывать свое право не лететь на станцию «Русская Гавань», уж слишком дурной славой пользовалась она на протяжении всей четверти века, что существовала на карте и в жизни.

Так вот, начальник запросил кабель. Ему сперва ответили, что весной запланирован самолет с посадкой, и кабель будет доставлен. Потом стали намекать на то, что вряд ли будет посадка, надо рассчитывать на сброс. И тут еще оставалась надежда на кабель, но вскоре пришло сообщение с Диксона, что самолета не предвидится, наберитесь, мол, терпения. В ответ же на отчаянный вопль Михаила Алексеевича о том, что кабель нужен позарез, что коллектив проделал титаническую авральную работу, что уже все готово для работы новой дизельной, последовал удивительный по идиотизму и столь типичный для Арктики совет: «Кабель изыщите на месте»!

В Арктике все ненормально, нетипично, нелогично, экстремально, однако всему же есть границы, есть же, наконец, так называемый здравый смысл. Чем руководствуются авторы подобных распоряжений? Думаете — ничем? Думаете — все они дегенераты? — Ничего подобного! Они бюрократы, часто — недобрые личности, но опытные и стреляные воробьи. Они прекрасно знают, что на полярной станции, да еще на одной из старейших в Арктике, не может не быть в «запасниках» самой разной всячины, нужно только как следует поискать. А тут, понятное дело, приперла нужда. Следовательно, поищут и найдут, хотя бы что-нибудь. И верно, мы активно поискали и нашли… бухту новенького кабеля, похороненную в каком-то сугробе возле склада! Словом, мы изыскали кабель на месте и теперь ликовали.

Когда окончились походы за плавником для будки ветродвигателя, начались другие, куда более приятные. Группами по два-три человека мы отправлялись к крупным озерам ловить сетями нежнейшего, очень похожего на семгу гольца, наведывались на птичьи базары, собирали на крутых утесах яйца кайр и наслаждались натуральным, а не из яичного порошка, омлетом, хотя омлет этот безбожно отдавал рыбой. В редкие безветренные летние дни мы охотились на водоплавающую дичь с маленькой самодельной лодчонки, и, не скрою, я гордился тем, что сам Иван Васильевич Кононов, бывалый новоземельский промышленник и профессиональный снайпер, хвалил меня за меткую стрельбу из ружья и «мелкашки».

Однажды он взял меня с собой «на моржа». У сучни подошел к концу запас корма, тюленей, как назло, в бухте не попадалось, моржовая лежка на берегу тоже куда-то исчезла, оставалось гоняться за отдельными особями, дремавшими на плавучих льдинах. Мы загодя выключили мотор вельбота, тихонько приблизились на веслах к одной из таких льдин и открыли огонь по спящему моржу. Что-то на сей раз не заладилось даже у Ивана Васильевича, морж соскользнул со льдины и, вздымая в воздух фонтаны брызг, стал злобно подныривать под вельбот, норовя приподнять его на хребте и опрокинуть в воду. Мы всадили в его тушу, весом, пожалуй, в тонну, не менее двух десятков пуль из карабинов, а он все бился, яростно фыркал, бил ластами по волнам, тыкался мордой в борта…

Лежу и стараюсь вспоминать только доброе. Злое само лезет в голову, все труднее его изгонять. Любые собачьи свары меркнут перед житейскими человеческими распрями, природа коих — в знаменитой психологической несовместимости. В пятидесятые годы об этом явлении вслух не говорили, так же, впрочем, как и об экологии или менталитете, от чего само понятие, естественно, не переставало существовать.

Вся история обживания Крайнего Севера выходцами из более южных широт — это единая всеобщая история столкновений человеческих личностей, ибо здесь чаще других оседали люди на редкость разнохарактерные. Каждая зимовка, на мой взгляд, это бесценный полигон для психологов. Тут, в Заполярье, любая понятная и простительная слабость могла в мгновение ока вылиться в силу, подчас разрушительную. Пугающая оторванность от остального, полнокровной жизнью живущего мира, многомесячное, многолетнее существование бок о бок с одним и тем же десятком вконец опостылевших тебе «членов коллектива» — вот что испокон веков страшило и продолжает страшить всякого, кто отправляется в эти края.