Жить для возвращения

А в самом деле, как? И как она, моя родная, вынесет то, что еще впереди и что неумолимо надвигается на нас обоих?

А вот и она. Сейчас будет смазывать мне камфарным спиртом спину, кормить икрой и невесть откуда добытыми в апреле помидорами, запихивать в рот дольки шоколада, бегать к нянечкам за чистым бельем. Что это она сегодня такая оживленная, к добру ли? Я не успел с расспросами, как она выпалила:

— Зинок, поздравляю, ты — почетный полярник! Вот, смотри, приказ министра Морского флота, мне вчера вечером его из Главсевморпути привезли домой. Дай я сначала сама тебе его прочту: «за мужество, проявленное при исполнении служебного долга, за огромную волю к жизни…»

За мужество. Несчастливое Натинькино замужество! Она почувствовала мое состояние, принялась убеждать меня, как гордится мною, настойчиво требовала, чтобы я проявил радость, а у меня не было никаких сил радоваться. В конце концов она, еле сдерживая слезы, простилась со мною до завтра. А я, разозленный на себя самого, снова припал к спасительным воспоминаниям.

Место, облюбованное мною на леднике Шокальского, носило прямо-таки пиратское название: «Барьер Сомнений» (почему? — этого мы до поры до времени не знали). Гигантский ледниковый щит северного острова Новой Земли — этакая Антарктида или Гренландия в миниатюре. К западу и к востоку, к Баренцеву и Карскому морям, с него стекают узкие ледяные языки, голубые глетчеры, каждый из которых имеет свое наименование: ледник Иностранцева, ледник Русанова, ледник Седова, ледник Шокальского. Концы ледников, словно реки, впадают в заливы и бухты, волны и течения уносят ледяные обломки в море в виде причудливых островершинных айсбергов. Но до морского побережья ледникам нужно еще добраться, и тут их подстерегают невидимые подледные горы, мешающие глетчерам плавно скользить под уклон. В таких местах ледники взламываются ледопадами, образуя громадные природные амфитеатры, состоящие из чередующихся полос голубого льда и глубоких трещин. Один из таких ледопадов — Барьер Сомнений, перегородивший поперек весь ледник Шокальского чуть ниже того места, где он выползал из главного щита.

Барьер был разбит бесчисленными трещинами-ущельями, имевшими в ширину и десять, и двадцать, и сорок метров, а в глубину уходившими на всю толщину ледника, на сотни метров. Здравый смысл подсказывал выбрать площадку для моего домика, отступив подальше от вершины Барьера, в спокойную бестрещинную зону. Мы ставали домик в конце зимы, когда поверхность ледника была покрыта метровой толщей снега, ставили, как казалось, в безопасном месте, «поверх барьеров», если использовать поэтическую строку Пастернака, но стоило мне только поселиться там, как выяснилось: я проживаю посреди широченной трещины!

Обнаружилось это внезапно. С наступлением летних дней в конце июля снег вокруг начал подтаивать, проседать, и, выйдя однажды на очередной метеосрок, я вдруг провалился по пояс и повис, ухватившись руками за порог собственного жилища! Придя в себя и выкарабкавшись из щели, я не стал сообщать на станцию о неприятном открытии, решив максимально обезопаситься. К прикрепленному к дверце кольцу-рукоятке привязал надежную альпинистскую веревку и отныне вылезал «на улицу» не иначе, как туго опоясавшись ею. Так и ходил на привязи, точно кот ученый! Длины веревки хватало как раз до метеоплощадки, она находилась метрах в двадцати и, к счастью, располагалась на ледяной перемычке.

Чем дальше катилось лето, тем страшнее обнажались трещины на леднике. Они были всюду, широкие и узкие, ущелья и «змейки». Снежные мосты просели, борта трещин обозначились предельно четко, враг стал виден в лицо, и передвижение по льду сделалось безопасным. Я лишь молил судьбу, чтобы выдержал, не рухнул в бездну мощный снежный надув, медленно проседавший в трещину вместе с моим палаццо.

Домик имел площадь около трех квадратных метров, примерно два на полтора. Высота не позволяла выпрямиться в полный рост. Вну три размещалась брезентовая раскладушка со спальным мешком, стоял столик с посудой и радиоаппаратурой. В углу приютилась керосинка, на ней я раз в сутки готовил горячую еду, кипятил чай, не забывая заливать его в термос. Пока горела керосинка, температура в домике поднималась выше нуля, но зато начинала побаливать от угара голова: ведь ни о каком проветривании помещения не могло быть и речи, надо было экономить тепло, чтобы к тому же не замерзли аккумуляторные батареи для рации.

В огромной кастрюле варился суп, я выносил сосуд на улицу, в снег, а потом ежедневно выкалывал топориком заледеневшие куски и разогревал их в маленькой кастрюльке. Ледяного варева мне хватало приблизительно на неделю. Кормился я также кашами, макаронами, омлетом из яичного порошка, безбожно поливая все это уксусом. Кончился хлеб — я перешел на галеты и печенье.