Житейские истории

Так думал он, раскинувшись в вольной позе и созерцая блестящую черную кожу на носках своих ботинок. Нет, придется играть и дальше, скоро выборы, и необходимо, чтобы он прошел на второй срок, иначе он просто-напросто не сможет жить дальше с такими непомерно возросшими амбициями своих родственников. Рейтинг, высокий рейтинг — любой ценой! Он должен будет поднапрячься и выиграть эту гонку. Пускай и здоровье уже ни к черту, несмотря на усилия лучших врачей. Но лучше умереть, будучи первым человеком в городе, нежели чем скромно доживать свой век обычным заслуженным пенсионером. А все-таки пить действительно надо бы поменьше — сердечко уже барахлит… Опять, опять добиваться популярности любой ценой, опять угождать избирателям… Как это, в сущности, мерзко и противно…

Его размышления были прерваны настойчивым стуком в дверь. Все знали, что в такое время его лучше не беспокоить, и если, несмотря на это, ему помешали, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Секретарша Юленька со знанием английского языка и персонального компьютера (увы, только на уровне пользователя), прошедшая тройной отбор и принятая накануне, снова забарабанила в дверь своим изящным кулачком и очаровательным голоском запела: «Роберт Иванович! Звонят из Кремля! Роберт Иванович!» Эта дура, видимо, еще не знала, что звонок из Кремля не такое уж и редкое событие в стенах его кабинета… Ну да ладно…

«Слышу, слышу», — недовольно пробормотал губернатор, еще не совсем выйдя из образа свободного мыслителя, но все его недовольство как рукой сняло, когда он поднял трубку правительственного телефона, на крышке которого до сих пор сиял герб давно не существующего государства — СССР… Это не приемная, так что играть здесь в демократа было не перед кем, к тому же, сей образчик геральдики приводил Гессера в состояние светлой печали и грусти о безвозвратно прошедшем времени… Но сейчас было не до этого. Звонил САМ.

Его рот против воли расплылся в улыбке: «Ах, Леонид Петрович! Рады Вас слышать!» Но выражение его лица быстро изменилось — сморщилась складка на переносице, появились морщины на лбу, уголки губ опустились вниз, образовав складки. «Ничего не произошло, Леонид Петрович, ничего, — начал он настороженно, затем покраснел и стал оправдываться. — Так, небольшой инцидент! Я не в курсе…Я не знал… Но мы примем меры… Леонид Петрович, мы примем меры…» И уже полностью войдя в привычную роль, заговорил уверенным голосом: «Конечно, выплатим денежные компенсации… Конечно, Леонид Петрович! Сделаем все возможное. Все, что в наших силах…» Потом снова смутился и побагровел: «Леонид Петрович! Ну что вы? Можете на меня положиться! Не подведу, не подведу…»

Бросив трубку, он несколько минут стоял в задумчивости. Хорошего настроения как ни бывало. Проклятые школяры! Еще один такой случай, и с мечтой о переизбрании придется распростится. А может быть, уже и все! Вдруг начнется шумиха в средствах массовой дезинформации, нежелательный общественный резонанс, и все — ему крышка! Он достал из потайного шкафчика бутылку водки «Абсолют», налил полстакана и, не моргнув глазом, выпил. Приятная жаркая волна накатилась на него и захлестнула тупое чувство тревоги, но досадная тяжесть продолжала давить где-то внутри живота. «Роберт Иванович! Что с вами?», — услышал он пение Юленьки, увидел ее саму, стоящую в нерешительности рядом с собой, ее чудные ножки в выразительно подчеркивающих стройность черных колготках, немалые груди под пиджачком аккуратного серого делового костюма, широко раскрытые подведенные глаза с выражением собачьей преданности, и подумал: «А неплохо бы было сегодня же затащить ее в постель…»

2

У нас был довольно дружный класс… Был… От этого слова даже у самого черствого человека защемило бы сердце, но только не у меня… Дело в том, что я всегда противопоставлял себя коллективу, поэтому расставание (причем, в прямом, в прямом смысле) с одноклассниками после одиннадцати лет учебы не вызвало у меня особых чувств. Последние годы я слыл в нашем классе белой вороной, а последние месяцы вообще был козлом отпущения. Сейчас уже мне не стыдно в этом признаться, но тогда, когда на меня показывали пальцами, считали шутом гороховым и издевались все ребята из 11 «а», я всячески старался скрыть свое положение даже от родителей.

Я сторонился своих одноклассников, но они сами лезли ко мне, надевали на головы тряпки, плевались, пинали под зад, навешивали подзатыльники, вымазывали мой костюм мелом, натирали глаза бальзамом «Три звездочки», приклеивали на спину бумажки с оскорбительным содержанием… Я мучился и… терпел. Я сам стал для себя единственным другом, а моей кампанией надолго стало одиночество. Мое отчуждение только подчеркивало общность класса, а его единство усиливало мои страдания. Но даже в самом кошмарном сне мне не могло привидится то, что произошло в действительности, а именно — то, что это противостояние меня и спасет…