Для человека, обретшего веру через молитву, было естественно посвятить свою первую богословскую книгу объяснению такого пути для всех. Так и появился в 1902 году новоселовский бестселлер, многократно переиздававшийся до революции, – «Забытый путь опытного богопознания». Новоселов старается объяснить, что богопознание бывает только опытным – или никаким. Как бы ни отличался высокий опыт святых подвижников от опыта юного неофита, но опыт – это всегда опыт, то есть открытие некоей реальности. И он всегда приобретается через молитву, а не просто через какие бы то ни было события внешнего или пусть даже внутреннего плана. Даже самый ничтожный опыт дает бесконечное богопознание, хотя потом должен быть следующий опыт с «еще более бесконечным» богопознанием. Эти формулировки про бесконечность принадлежат, впрочем, не Новоселову, а мне, но я тут перефразирую, с одной стороны, Симеона Нового Богослова, а с другой стороны – младшего друга Новоселова П.А. Флоренского, который как раз в начале ХХ века заметит логическое сходство между православным учением о божественной бесконечности и как раз тогда появившимся учением математика Георга Кантора о бесконечных множествах и трансфинитных числах.
Однако Новоселов «нулевых» годов ХХ века – это еще не тот строго православный богослов, каким он войдет в историю. К нецерковным либеральным богословским теориям он уже непримирим – часто несмотря на личную дружбу с их носителями. Он конфликтует, спорит, но даже его оппоненты, даже не соглашаясь с ним, его любят и доверяют. Так, он участвует в деятельности петербургских Религиозно-философских собраний 1901–1903 годов, организованных, с одной стороны, супругами Мережковскими, а, с другой стороны, столичным духовенством с Петербургским митрополитом во главе (митрополит не участвовал лично, но по его поручению председателем собраний был архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), будущий первый советский патриарх). Там прозвучал новоселовский афоризм, выразивший незамысловатую суть его тогдашней проповеди: «Скажу кратко: на сомнение и отрицание (разумеется, серьезное и искреннее, – подчеркиваю это) можно истинно ответить только живой верой». В конце 1902 года он был там даже главным докладчиком на одном из заседаний по теме брака, где выступал с резкой критикой Розанова, на которую не осмеливались участники из числа духовенства (кажется, Розанов не обиделся, но Зинаида Гиппиус обиделась изрядно).
С другой стороны, в современном ему или относительно недавнем русском православии Новоселова привлекает чуть ли не все, что тогда называли «живое», – то есть почти все без разбору, что было свободно от схоластики семинарского образования. Сводом этой схоластики был массивный учебник для духовных академий «Догматическое богословие» Московского митрополита Макария (Булгакова). На его публикацию еще Хомяков успел отозваться в частном письме «Макарий провонял схоластикой». Новоселов развивает эту же тему в своем открытом письме Льву Толстому по поводу отлучения его от Церкви в 1901 году (это письмо также многократно переиздавалось). Не сомневаясь в справедливости отлучения от Церкви (поскольку синодальное решение лишь констатировало то положение, в которое Толстой добровольно и совершенно сознательно давно уже сам себя поставил), Новоселов на правах младшего друга обращается к нему с увещанием – поминая и Макария, и «опытное богопознание»: «Можно пожалеть, что Вам пришлось знакомиться с христианским богословием по руководству м<итрополита> Макария. Может быть, приобщение на первых порах к более жизненной и животворящей мысли богословов-подвижников раскрыло бы Вам глубочайшую связь между христианским вероучением и нравственностью, а главное, ввело бы Вас в сферу внутреннего духовного опыта, при котором только и можно непоколебимо верить в догмат и сознательно его исповедовать». Новоселовское письмо вызвало у Толстого полное отторжение, но личные симпатии не прервались, и, как мы помним, последнее чтение о православии Толстой принял из новоселовских рук.