Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов

Новоселова должна была заинтересовать главная мысль очерка – о том, как у нормального человека отключается совесть, когда он «выполняет долг» (а потом опять включается, когда перестает выполнять). Главный герой очерка, 95-летний солдат, считает себя виновным перед Богом в различных грехах, но совершенно не считает грехом свое личное участие во всевозможных жестокостях по службе, хотя сам же осуждает все это зверство. Однако в действительности Божий закон один и тот же для тех поступков, которые мы совершаем сами, и для тех, которые мы совершаем по требованию начальства.

«Но мы дошли до того, – заключает Толстой, – что слова “Богу Божие” для нас означают то, что Богу надо отдавать копеечные свечи, молебны, слова, – вообще все, что никому, тем более Богу, не нужно; а все остальное, всю свою жизнь, всю святыню своей души, принадлежащую Богу, – отдавать Кесарю!» В этих словах сразу же узнается лейтмотив позднейшей аргументации Новоселова против идеи «спасения Церкви» при большевиках как борьбы за дозволение совершать культ, пусть хотя бы и ценою рабства у антихристовой власти. А также против другого эпидемического поверия в среде священнослужителей – будто рядовые клирики не отвечают за грехи, совершенные по приказу епископов.

Сергей Михайлович Прокудин-Горский. Лев Толстой в Ясной Поляне, 1908 г.

Сразу вспоминаются пассажи из текста церковного «самиздата» 1928 года, написанного ближайшим учеником Новоселова священником Феодором Андреевым в соавторстве с ним самим (так называемая «Апология отошедших от митрополита Сергия»). Авторы обращаются к знакомому епископу; адресат недоумевал, как они могли не послушаться высшего церковного начальства, которым был для них митрополит Сергий, будущий первый советский патриарх:

«Дисциплина же закрывает Вам глаза и на те великие полномочия, которые дает… [церковное право] даже мирянину, делая его разумным зрителем и участником дел Божиих даже тогда, когда они принимают почти апокалипсические размеры. Но рабу дисциплины невозможно представить падение предстоятеля, т. к. это бросает тень и на него самого, поэтому всякое проявление собственного разума в подчиненных он спешит представить как бунт против начальства. …если бы м. Сергий сперва объявил запись в свою партию – тогда получилась бы хоть дисциплина партийная, но он воспользовался уже готовым обществом, иначе сплоченным, иными думами мыслящим, и просто надел на него безглазую маску дисциплины, за которой, поэтому, исчезли последние остатки и личности, и совестливости человеческой, и осталась дисциплина, как таковая, «ученичество» (перевожу слово по-русски) без «Учителя», настоящее «отвлеченное понятие». Но, мало того, магическая пустота этого слова сама околдовала тех, кто его исповедует…»

Два идеалиста