Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов

Публикация толстовской брошюры обернулась для Новоселова сразу и близкими, и отложенными последствиями. Те и другие наступили благодаря встрече с ровесником (родились в один год), тоже идеалистом и тоже своего рода народником, критичным к революционному народничеству – Сергеем Васильевичем Зубатовым. Это был как раз тот год (1886–1887), когда Зубатов только начал свою борьбу с революционерами, внедрившись в народовольческую среду в качестве секретного агента. Всего через несколько лет он сам возглавит в Москве работу с секретной агентурой, и столь успешно, что в Москве будут разгромлены все революционные организации. Зубатов считал, что помочь рабочим в противостоянии капиталистам необходимо, но это могут сделать лишь правительство и монархическая власть, а никак не революционеры. Последних он знал близко, и, собственно, с разочарования в их моральных качествах начался путь Зубатова в политику. Сам Зубатов пал жертвой собственного идеализма. Сначала его съела государственная бюрократия, которая, как и всякая бюрократия, не могла по самой своей природе сотрудничать с инициативой снизу. Бюрократия разрушается от всего, что делается не по указанию начальства, даже если это делается в защиту самого начальства. Зубатовская идея о прямом союзе между рабочим движением и монархической государственной властью была прихлопнута его же собственным начальством как раз тогда, когда, и как раз потому, что она доказала свою эффективность. После вынужденной отставки Зубатов уже не захотел возвращаться на государственную службу. 3 марта 1917 года, узнав об отречении Михаила и, таким образом, о конце русской монархии, которой он служил всю жизнь, Зубатов немедленно застрелился.

Зубатов заинтересовался новоселовским кружком, узнав об издании «Николая Палкина». Скорее всего, он не разобрался в отличии «новоселовцев» от революционных обществ: «история» была раскручена по полной, несколько членов кружка, включая Новоселова, были в декабре 1887 года арестованы, и Новоселову грозила Сибирь. Во всяком случае, едва ли не новоселовский случай имел в виду Зубатов, когда, уже будучи в отставке, писал историку Владимиру Бурцеву: «Справедливость требует добавить, что в кратковременный период контр-конспиративной деятельности (несколько месяцев) имело место два-три случая, очень тяжелых для моего нравственного существа, но они произошли не по моей вине, а по неосмотрительности и из-за неумелой техники моих руководителей».

Дело разрешилось в феврале 1888 года на высшем уровне. Лев Толстой лично явился к начальнику Московского жандармского управления генерал-лейтенанту Ивану Львовичу Слезкину Второму, и сказал, что раз автор брошюры – он, то и ответчиком нужно сделать его. Интеллигентный генерал ответил: «Граф! Слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить!» Впрочем, окончательно дело было решено лишь самим Александром III. Он согласился с докладом министра внутренних дел Д.А. Толстого о том, что «Николай Палкин» написан «вне каких-либо преступных связей и намерений, исключительно под влиянием религиозного фанатизма».

Новоселова освободили из-под ареста, но он был отдан под гласный надзор полиции и наказан административно запретом жить в Москве и Санкт-Петербурге. Его посещения Москвы стали нелегальными и подчас приводили к неприятностям по полицейской части. Педагогическая карьера Новоселова оказалась насильственно прервана. Еще несколько лет он нервно реагировал на любой интерес полиции к своей персоне. В письме к Толстому от 1891 года он описывает один случай, когда он уже полностью подготовился к аресту, предал себя в волю Божию и лишь постарался успеть зайти к матери. Но в тот раз тревога оказалась учебной.

Таковы были ближайшие последствия публикации Новоселовым «Николая Палкина». Отложенные последствия были куда важнее. Для будущего церковного деятеля в молодые годы полезны вовсе не семинарии (в которых учили слушаться начальства вместо Господа Бога), а умеренные дозы политических репрессий. Тут даже неважно, если твое дело не будет безупречно правое. Хотя бы несколько лет жизни в обстановке опасности, исходящей от государственной власти, дают молодому человеку вакцинацию от страха тюрьмы или занятий нелегальной деятельностью. У него не формируется патологической аддикции к легальности и государственной защите, которая характерна для русских церковных деятелей еще больше иных грубых пороков. Впоследствии, когда ему придется принимать значимые для Церкви решения, это очень поможет не отвлекаться на посторонние Церкви личные интересы. И, главное, модель церковной организации, намертво прилипшей к истукану государственной власти, не будет у него вызывать ничего, кроме естественного для христианина физиологического отвращения.

«Секта перховцев» и монашество в миру