Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов

После этого для нее приоткрылся, но еще не совсем открылся путь к монашеству. Мешала необходимость войти, для официального монашества, в подчинение синодальным структурам. Под руководством старца Германа было, однако, найдено соломоново решение: Марфо-Мариинская обитель милосердия, основанная Елисаветой в 1909 году, – формально не монастырь, а фактически монастырь с особым уставом. Сама Елисавета, как стало точно известно после ее мученической кончины 18 июля 1918 года (на следующий день после убиения царской семьи), была монахиней в тайном постриге – она носила под одеждой монашеский параман. Предположительно, ее постригал в монашество старец Герман.

Тяжелейшим искушением всей ее жизни стала ее младшая (на восемь лет) сестра Аликс, с 1894 года супруга Николая II императрица Александра Феодоровна. Проблемы начались намного раньше того, как отношения между сестрами были прерваны из-за Распутина. Теперь это легко проследить по опубликованным письмам Елисаветы Феодоровны к ее любимой старшей подруге Марии Феодоровне (жене Александра III и матери Николая II). Елисавета очень переживает за сестру, очень радуется ее необычно серьезному отношению к вопросам веры и, наконец, к ее сознательному принятию православия. Но с 1902 года появляется проблема – влияние «Мэтра Филиппа»: «…бессознательно

Аликс могла подпасть под его влияние, что все хорошо и Бог сохранит ее. И она слепо верила, не видя различий между истинной верой и состоянием экзальтации на почве религиозности».

Филипп Низье, о котором тут речь, – французский спирит, маг, предсказатель, лидер ордена мартинистов ит.п. (в соответствующей среде это личность, весьма почитаемая до сих пор). Непосредственным поводом для беспокойства Елисаветы стала неформальная встреча с Филиппом Николая II во Франции 20 сентября 1901 года, которая не осталась в тайне. К тому времени Филипп был уже весьма близок к семье двоюродного дяди Николая II, великого князя Петра Николаевича, его жены Милицы (по происхождению черногорской княжны) и ее родной сестры Станы (Анастасии). Сестры-черногорки не на шутку увлекались всевозможным оккультизмом и магией и успешно боролись за влияние на царственную чету со всеми, включая Елисавету. В переписке Елисаветы и Марии Феодоровны сестры-черногорки именуются не иначе как «Тараканами» (видно, что у Елисаветы еще не было монашеского воспитания!). Елисавета, как видно из этого письма 1902 года, сразу увидела, что причина в экзальтированной религиозности ее сестры. Пока что она, однако, надеялась на лучшее, но выходило наоборот. Влияние черногорок сможет перебить только Распутин, которого они же и приведут в царский дом. В дневниках Николая II «мэтр Филипп» будет именоваться «наш друг» – как впоследствии Распутин.

В монархических кругах возникла легенда, будто удаление «Мэтра Филиппа» от двора в 1904 году произошло под влиянием Иоанна Кронштадтского (в действительности отец Иоанн имел заметное влияние на Александра III, но уже никакого – на Николая II и его близких). В оккультно-масонских кругах почитателей Филиппа передается рассказ о письмезавещании Филиппа Николаю II после рождения наследника (1904 г.), в котором он точно предсказал дату собственной смерти 2 августа 1905 года, а заодно крушение России и династии в следующем десятилетии, но с последующим возрождением и того, и другого; а сам он тогда обещал вернуться в образе ребенка, явно на мессианский манер. Если даже истина где-то посередине, то точно не может быть речи о каком-либо критическом отношении царственной четы к Филиппу.

Это доказывается письмами Александры Феодоровны к царю в Ставку во время войны: «Наш первый Друг дал мне икону с колокольчиком, который предостерегает меня от злых людей и препятствует им приближаться ко мне. Я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них… Даже твоя семья чувствует это, и поэтому они стараются подойти к тебе, когда ты один, когда знают, что что-нибудь не так и я не одобряю. Это не по моей воле, а Бог желает, чтобы твоя бедная жена была твоей помощницей. Гр<игорий Распутин> всегда это говорил, – m-r Ph тоже…» (16 июня 1915 г.). В этом же письме делались далеко идущие выводы: «…та страна, Государь которой направляется Божиим человеком, не может погибнуть. О, отдай себя больше под его руководство!» – прямым текстом предложение царю отдать себя под руководство Распутина. На голос этой же иконы с колокольчиком, подаренной Филиппом, императрица предлагает ориентироваться при решении кадровых вопросов в правительстве 4 декабря 1916 года, а 14 декабря 1916 года она ссылается на авторитет Филиппа, уговаривая царя «не давать конституции». А вот она пишет о помощи иконы с колокольчиком против людей, изобличавших Распутина перед царем: «Моя икона с колокольчиком действительно научила меня распознавать людей. Сначала я не обращала достаточного внимания, не доверяла своему собственному мнению, но теперь убедилась, что эта икона и наш Друг [Филипп или уже Распутин? – впрочем, уже неважно] помогли мне лучше распознавать людей. Колокольчик зазвенел бы, если бы они подошли ко мне с дурными намерениями, он помешал бы им ко мне подойти – этим Орловским [намеренное искажение фамилии ген. Орлова], Джунковским и Дрентельнам, которые имеют этот “странный страх” передо мною. За ними надо усиленно наблюдать. А ты дружок, слушай моих слов, – это не моя мудрость, а особый инстинкт, данный мне Богом помимо меня, чтобы помогать тебе» (9 сентября 1915 г.).

Фрейлина Анна Вырубова, близкая и абсолютно единомудренная подруга императрицы, в простоте душевной рассказывает, как плавно и естественно совершился переход от Филиппа к Распутину: «Я… слыхала от Их Величеств, что М. Philippe до своей смерти предрек им, что у них будет “другой друг, который будет говорить с ними о Боге”. Впоследствии появление Распутина, или Григория Ефимовича, как его называли, они сочли за осуществление предсказания М. Philippe об ином друге». Филипп – «наш первый друг», а Распутин – второй.

Сегодня затруднительно даже спрашивать о какойлибо совместимости всех этих магических (или психопатологических) практик с традиционным христианством, но в начале ХХ века грань между оккультизмом и христианством в сознании интеллигенции была смазана. Например, на ученика и главного продолжателя дела Филиппа, Папюса (который, кстати, ввел Филиппа в круг русских великих князей), П.А. Флоренский ссылается в одном ряду с отцами Церкви и нормальными учеными в своей диссертации, защищенной в Московской духовной академии, «Столп и утверждение Истины» (защищена в 1912, изд. 1914). И в более поздних трудах начала 1920-х годов он вполне всерьез рассуждает об оккультных силах, не считая их при этом бесовскими и даже, напротив, разрабатывая на их основе собственное учение об именах.

Вера Елисаветы Феодоровны и Новоселова предполагала отчетливое различение между аскетизмом и оккультизмом. Но часто люди, искренне считавшие себя православными, как Флоренский или Александра Феодоровна, были «просто верующими» – без разбора. Когда ректора Академии епископа Феодора (Поздеевского) спрашивали, почему он сделал редактором официального журнала «Богословский Вестник» П.А. Флоренского, он, по свидетельству А.Ф. Лосева, отвечал: «Этот хотя бы во что-то верует», – намекая на рационализм и безверие остальной академической профессуры. Если бы не катастрофические события с Распутиным, то, вероятно, и неразборчивая вера царской четы никем не рассматривалась бы под лупой.

В свою очередь, и Александра Феодоровна говорила о «недоброй ханжеской клике Эллы» (в письме к царю от 15 июня 1915 г.), пытаясь не допустить назначения обер-прокурором Синода антираспутинца А.Д. Самарина, причисленного ею к этой «клике» (назначение все-таки состоялось, но Самарину удалось продержаться лишь с июля до сентября). Насчет Самарина она почти не ошибалась: это был друг Новоселова. Летом 1917 года епархиальное собрание Москвы по предложению отца Иосифа Фуделя будет рассматривать его кандидатуру, мирянина (вдовца), в митрополиты Московские. В первом туре он наберет одинаковое число голосов, 297, с епископом Тихоном (Белавиным), будущим патриархом, но во втором туре все-таки ему проиграет. Как заметил тогда кто-то из священников, «Самарин был бы для Церкви хорош, а для духовенства тяжел». Самарину предстоял путь лагерей и исповедничества в 1920-е годы, но с мирной кончиной в Костроме в 1932 году. По своему душевному расположению он был против Сергия и даже перестал было ходить в сергианский храм, но потом не выдержал без церковного богослужения и вернулся. Бывало и так.