Жюстина

- Воистину, - заговорил Брессак, - если правду говорят, что невоздержанность - мать всех пороков и что трясина порока - земной рай для человека, мы должны приложить все усилия, чтобы возбудить в себе все, что скорее приведет нас к гурманству. В самом деле, сколько новых сил для распутства получаем мы после застольной оргии! Как высоко возносится наш жизненный дух! Как будто огонь бежит по нашим жилам, предметы сладострастия рисуются в новом свете, и невозможно противиться властному желанию обладать ими. И вы совершенно не чувствуете усталости, накопленная энергия позволяет вам совершать бесчисленные заходы, о которых вы не смели и думать прежде; все вокруг вас расцветает, все приобретает новые цвета, иллюзия все накрывает своим золотистым покрывалом, и в этом состоянии вы способны на такие вещи, которые ужаснули бы вас до трапезы. О сладострастная невоздержанность! Я славлю тебя, вдохновительница наслаждений! Только ты даешь вкусить их сполна, только ты снимаешь с них шипы, ты устилаешь к ним путь розами, ты убираешь идиотские угрызения совести, ты одна знаешь, как взбудоражить разум, обычно холодный и скучный, все страсти которого без тебя являются отравой.

- Знаешь, племянник, - сказал Жернанд, - если бы ты не был много богаче меня, я дал бы тебе две тысячи луидоров за восхваление одной из самых дорогих страстей моего сердца.

- Богаче вас, дядюшка?

- Ну, конечно, у тебя более миллиона ливров годовой ренты, а я, в сравнении с тобой, нищий с восемьюстами тысяч. Признаться, я не понимаю, как мне удается сводить концы с концами: невозможно жить, не имея миллиона в год.

- Сударь, - заметил д'Эстерваль, - я его не имею и все-таки живу.

- Может быть, но вы ведете жизнь, которая мало требует, а благодаря таким занятиям, как у вас, ваши капиталы должны возрастать с каждым днем. Я не знаю ничего приятнее, чем карьера, которую вы избрали, если бы я был моложе, я бы непременно занялся тем же ремеслом. Короче говоря, держу пари, что таким способом вы сделали себе не менее пяти-шести сотен тысяч ливров.

- Приблизительно так.

- Получается, что мы здесь все богаты, и наш образ мыслей, наши вкусы и интересы должны иметь много общего.

- Увы, - покачал головой д'Эстерваль, - мое несчастье в том, что я ненасытен, и мой образ жизни скорее продиктован жадностью, нежели либертинажем.

- Я уверен, что вы могли бы обойтись без первой страсти.

- Напротив, я бы и дня не прожил без этой сладостной привычки. Мне нравится видеть, как мое состояние увеличивается каждодневно, и мысль о том, что я увеличиваю его за счет других, приводит меня в восторг. Убиваю я из принципа распутства, в силу жестокости моих утех, но граблю только из жадности: будь у меня многие миллионы дохода, мне кажется, я бы продолжал грабить.

- Я хорошо вас понимаю, - сказал Жернанд, - никто лучше меня не поймет чувства, которое заставляет отнимать чужое и копить: завалите меня грудой золота, но я не подам нищему ни одного су, я позволяю себе расходы разве что на собственные удовольствия. Вы знаете мое богатство и мои расходы, а теперь посмотрите на мою одежду: я ношу ее вот уже двадцать лет... И надеюсь с этой привычкой сойти в могилу.

- Тогда, дядюшка, - сказал Брессак, - вы заслуживаете того, чтобы вас называли скрягой.

- Между прочим, если бы твоя мать, хотя и по иным причинам, не была такой же скупой, как я, разве ты был бы сегодня таким богатым?

- Не напоминайте ему об этом эпизоде в его жизни, - сказал д'Эстерваль, - а то ему будет стыдно.

- И зря, черт меня побери, - усмехнулся Жернанд. - Убив свою мать, он совершил самый естественный поступок на свете. Все мы спешим наслаждаться, и ничего тут не поделаешь. Кстати, это была нудная, набожная и высокомерная женщина, он ее ненавидел - ничего удивительного в этом нет. К слову сказать, он и мой наследник, но я держу пари, что у него нет желания поскорее отделаться от меня; у нас с ним одинаковые вкусы, одинаковый образ мыслей, и во мне он видит друга. Такие соображения приводят к довольно честным отношениям между людьми, и разорвать их никто не собирается.

- Вы правы, дядя; может быть, мы вместе совершим немало злодейств, но никогда не станем вредить друг другу. Хотя был у меня момент, когда мой дорогой кузен хотел нарушить эту заповедь: он пытался меня убить.

- Да, - признался д'Эстерваль, - но только как родственника, но не как соратника по утехам; когда я узнал, на что вы способны, мы полюбили друг друга и объединились.

- Пусть так, но согласитесь, что мадам д'Эстерваль с большой неохотой пощадила меня.

- Не стоит меня упрекать, - сказала Доротея, - ибо мое жестокое желание было комплиментом в ваш адрес. Моя ужасная привычка уничтожать мужчин, которые мне нравятся, вынесла вам приговор, равносильный признанию в любви: будь вы менее красивы, может быть, вы бы спаслись.

- Вот именно, милая кузина, - улыбнулся Жернанд, - по-моему, вам не по душе, когда кто-то хочет вам понравиться.

- Господа, я, как и вы, эгоистка; главное для меня - чтобы мужчины утоляли мои страсти, любовь и честолюбие мне не известны.