Жюстина

Каждому из нас выдается по ялику и оруженосцу. «С тобой пойдет Фарадж, — говорит Нессим. — Он самый опытный и надежный из всех». Я благодарю его. Черное варварское лицо под запачканным белым тюрбаном, неулыбающееся, бесцветное. Он берет мое снаряжение и молча поворачивается к темному ялику. Шепотом попрощавшись, я залезаю внутрь и усаживаюсь. Легко покачивая шестом, Фарадж выводит ялик в канал, и неожиданно оказывается, что мы прорезаем самое сердце черного бриллианта. Вода полна звезд; внизу лежит Орион; Капелла испускает сверкающее сияние. Уже достаточно долго мы пробираемся по этому звездному полу в полной тишине, если не считать чавканье шеста, задевающего илистое дно. Потом мы резко поворачиваем в более широкую протоку и слышим, как вереница мелких волн постукивает по носу нашего судна, и в это время ветер приносит с невидимого моря вкус соли.

Первые признаки наступающего рассвета носятся в воздухе. Теперь подступы к открытой воде спереди дрожат от тончайшей гравировки островов. И со всех сторон теперь доносится насыщенный сдвоенный крик уток и чаек. Фарадж что-то бормочет и поворачивает ялик к ближайшему острову. Мои вытянутые в темноту руки хватаются за ледяной ободок ближайшей бочки, в которую я с трудом забираюсь. Стрельбищный вал состоит всего лишь из ряда деревянных бочек, связанных вместе и украшенных гирляндами длинных камышей, чтобы сделать их незаметными. Грузчик сохраняет ялик в неподвижности, пока я освобождаю его от своей поклажи. Теперь остается только сидеть и ждать рассвета.

Становится очень холодно, и даже мое тяжелое пальто не спасает меня от озноба. Я сказал Фараджу, что сам понесу свои вещи, потому что не хочу, чтобы он держал запасное ружье и патроны, сидя в соседней бочке. Должен признаться, что, делая так, я испытывал чувство стыда, но это в конце концов помогло мне успокоить нервы. Он безучастно кивает и отходит на ялике к соседнему островку камышей и маскируется, становясь похожим на пугало. Теперь мы ждем, обратив взоры к дальним оконечностям озера — кажется, что ждем века.

Внезапно в конце большого протока мой обостренный взгляд замечает едва заметную, но отчетливую дрожь, в то время как желтая, как масло, полоска утолщается до размеров луча и медленно падает сквозь темные массы облаков на восток. Журчание и суета окружающих нас невидимых птичьих колоний усиливается. Тихо, болезненно, как через полуоткрытую дверь, рассвет приходит к нам, отбрасывая вспять темноту. Еще минута — и нежные калужницы открывают свои бутоны, словно за миг до этого спустившись с небес, — чтобы, испещрив горизонт, наконец дать глазу и уму возможность ориентироваться в пространстве. Фарадж громко зевает и чешется. Теперь розовые марены и теплота горят золотом. Облака зеленеют и желтеют. Озеро начинает стряхивать сон. Я вижу, как темный силуэт чирка пересекает горизонт с запада на восток. «Пора», — шепчет Фарадж; но минутная стрелка моих часов показывает, что у нас есть еще пять минут. У меня такое ощущение, что мои кости отмочены в темноте. Я чувствую, как тревога и инерция стремятся овладеть моим сонным сознанием. Согласно договоренности стрельба не должна начинаться до 4.30. Я медленно заряжаю ружье и кладу патронташ на соседнюю бочку, чтобы до него легко можно было дотянуться. «Пора», — говорит Фарадж, уже более настойчиво. Неподалеку раздается мягкий, без всплеска звук посадки на воду и шебуршенье прячущихся птиц. Я собираюсь что-то сказать, но первый залп доносится с юга — как отдаленный стук крикетных шаров.

Затем доносятся одинокие выстрелы — один, два, три. Свет усиливается и увеличивается, становясь из красного зеленым. Облака сами по себе движутся, чтобы открыть невообразимые впадины неба. Они ощущают утро, как фруктовый плод. Четыре разрозненные утиные стрелы поднимаются и образуют клин в двухстах ярдах от нас. Под углом от меня они аккуратно пикируют, и я открываю пробный огонь с правой бочки, чтобы определить расстояние. Как обычно, они летят быстрее и дальше, чем это кажется. Минуты отстукивают в сердце. Вблизи начинается пальба, и теперь озеро приведено в состояние боевой готовности. Утки взлетают довольно часто парами, тройками, пятерками, девятками, и летят очень низко и очень быстро. Их крылья издают ровный гул, в то время как они оперяют небо, вытягивая шеи. Выше, в середине неба продвигаются мягким тихим летом четкие строения крякв, сгруппированные, как самолет против света. Ружья расплющивают воздух и опустошают их ряды, пока они уходят медленной вьющейся косой линией к открытому морю. Еще выше, вне достижимости, появляются цепи диких гусей, и их печальные крики разносятся прямо над залитыми солнцем водами Мареотиса.