Живая душа

– Если останешься дома, – он снова повернулся к Лене боком и опять посмотрел на меня, будто прикидывая в уме мой рост и вес («Все-таки переплатить он боялся!» – эта мысль почему-то развеселила меня), – передай привет Александру Леонидовичу.

Лена молчала. И как-то задумчиво глядела мимо нас или сквозь нас, словно внимательно прислушиваясь к словам очередной песни, доносящейся с хоккейного корта, где, как яркие божьи коровки, по льду под музыку елозили в разных направлениях две заливочные машины.

– Езжай, Лена, езжай, – сказал я и почувствовал, что мне уже почти не надо притворяться веселым. Как будто бы опасный азарт игры перешел в комедийный азарт жизни. – А то, того и гляди, твой защитник сменит свое амплуа и бросится в атаку. А Александру Леонидовичу привет и я смогу передать. Сейчас прямо зайду, благо по дороге, и передам. Ба-аа-льшой такой! В красивой упаковке с розовой ленточкой от потенциального жениха. Тем более что отец твой, как я понял, занимает очень почтенное место в жизни твоего друга.

«Викинг» будто бы и не слышал меня.

Во всяком случае он никак не отреагировал на мою блестящую тираду. И было такое ощущение, что он думает о чем-то постороннем… Но когда я кончил говорить, он, словно очнувшись от своих мыслей, весело и белозубо улыбнувшись, спросил меня:

– А здорово я тебя, малыш, у борта во втором периоде достал?! Я думал после этого ты больше на поле не выйдешь. А уж к воротам-то нашим точно не сунешься… но ты настырный оказался, – уже как-то задумчиво закончил он.

– Здорово, здорово, дяденька, – в тон ему ответил я. – Но и я тебя не слабo обошел в третьем периоде, когда всадил вам, как шило в задницу, пятый гол! (Мы выиграли со счетом 5: 4. И мой последний гол оказался решающим. И в этой шайбе, он это знал как настоящий игрок, была и его «заслуга».)

– Фу, как грубо, – брезгливо поморщился парень, оттянув нижнюю губу.

– …И знаешь, у меня было такое ощущение, когда я катил мимо тебя, что я огибаю большого белого неповоротливого и очень добродушного слона, которого и обводить-то на такой скорости как-то неловко.

– Ветров, – устало вмешалась в наш диалог Лена (раньше она меня называла только по имени), – неужели ты никогда не станешь взрослым?..

– Надеюсь, что нет! – искренне и по-прежнему с радостной злостью ответил я и, повернувшись, пошел в свою сторону.

– Олег! Ле-на! – услышал я сразу несколько мужских и женских голосов у себя за спиной. И мысленно поставил знак плюс между их именами. – Идите скорей! Автобус ждать не будет!..

Я представил себе широкую спину Олега и его правую руку на Лениных плечах. И огромную сумку с хоккейной амуницией на левом плече. И как они не спеша идут вдвоем к яркому автобусу…

И здесь уже после их сложенных имен можно было поставить «Равняется». Но за знаком «=» для меня все же стоял большой вопрос.

Не укладывалось в эту простую формулу: Олег + Лена =… Ленино настроение.

Расстояние между нами все увеличивалось и увеличивалось…

И так мне вдруг стало тоскливо и одиноко, что ноги сделались совсем незнакомыми и ступали как-то неустойчиво и вяло. И я больше всего боялся, что это может быть заметно со стороны.

Может быть, все это, кроме сумки и широкой спины, было и не так. Может быть, Лена стояла и смотрела мне вслед?..

Не знаю… Ведь уходя тогда, я так ни разу и не оглянулся…

После этой встречи в моей жизни наступил новый период.

Кроме работы, хоккея и подготовки к экзаменам – главным стало ни о чем постороннем больше не думать. Вернее, не думать о Лене…

Но не думать о ней было труднее всего…

* * *

Я с грустной улыбкой перелистнул последнюю страницу альбома и на его картонной корочке с задней стороны прочел написанное карандашом и уже почти стершееся четверостишие:

Русское лето в России.Запахи пыльной травы.Небо какой-то старинной,Темной, густой синевы…

Дон Аминадо

(Я-то лет через тридцать только потом узнал, что Дон Аминадо не какой-то испанский гранд, посетивший Россию и очаровавшийся ею, а русский поэт-эмигрант, живший после революции во Франции и писавший там стихи под этим псевдонимом. А Лена уже тогда читала его…)

Чуть ниже стихотворения стояла дата: «31.07» и год нашего пребывания в трудовом лагере.

Немного ниже этого четверостишия в правом нижнем углу расплылось, похожее на чернильное, пятно растрескавшейся и кое-где уже осыпавшейся туши.

Снизу, где тушь отстала от картона полностью, проглядывали Ленины инициалы «П.Л.», написанные шариковой ручкой и явно стоявшие под какой-то записью, нечаянно или нарочно залитой.

Я очень осторожно лезвием от безопасной бритвы, которую нашел на полочке возле умывальника в отцовых принадлежностях для бритья, соскоблил эту сухую с неровными краями «кляксу» и с трудом разобрал сначала «И»… – дальше было не прочесть, слишком густо была замазана первая строка. Потом более четкие, проступившие из черноты, синеватые слова «Я тебя люблю» и Ленины инициалы.

Получалось: «И я тебя люблю»… А может быть все же: «И… я тебя люблю»?