Живи и помни

- Не все, Надежда, что тебе под язык попало, можно на люди высказывать, - важно наставляла Василиса Премудрая. - Фронтовик не успел на родной порог заступить, а ты ему подковырки подбрасываешь.

- Какие подковырки? Он, конечно, первым делом нас с тобой всю ночь станет слушать, какие мы ему сказки расскажем, а про Лизу забудет. У него, поди, одна рука только подбита, остальное в сохранности.

Максим опять засмеялся, и вслед за ним заклохтали сквозь кашель старики.

- Я знаю, - наступала Надька, - это ты меня, Василиса, боишься. Бойся, бойся: вот Гаврила твой придет, я его быстренько охомутаю. Я помоложе тебя буду, тебе со мной не справиться.

- Я за Гаврилу спокойная, - насмешливо ответила Василиса.

- Чего это ты, интересно, за него спокойная? Святой он у тебя, че ли?

- Святой не святой, а с тобой займоваться не будет. Зачем ему добрую птицу на сороку менять? Ты же сорока, тебе лишь бы пострекотать.

- Ой, глядите-ка, сравнила! - обрадованно зачастила Надька. - Я сорока - ладно, а ты-то что за добрая птица? Уж не та ли, что вся в черном летает да одно только слово знает?

- Нет, Надежда, - хитровато улыбаясь в свою рыжую бороду, вступил Иннокентий Иванович. - Тебе под Василису не подкопаться, там фундамент глубокий. Гаврила с фронта посылки-то, однако, не тебе шлет. Сколько посылок пять, однако, в этом году было? - обернулся он к Василисе. - Или поболе? Та замялась:

- Я не считала.

- Она их даже не открывала, - съязвила Надька. - Вместо табуреток держит.

- А это уж не твоя забота, как я их держу.

Но Надька разошлась, остановить ее было непросто.

- Сколько ты, Лиза, от своего красноармейца посылок получила? спросила она.

- Ни одной не получала.

- Я бы его после этого на порог не пустила. Че ж ты тоже, как одна худая птица, без понятия? Еще и радуешься.

- А мне и не надо никаких посылок, - счастливо засмеялась Лиза. - Я сегодня говорю: давайте, говорю, корову забьем, чтобы встретить дак встретить. Они меня очурали. Рубите, говорю, тогда всех до последней куриц, чтоб я их больше не видала. Они и куриц пожалели. Даст бог, все наживем, только б вместе быть. Я бы одна загибла, не выжила, от тоски бы загибла, а то руки на себя наложила.

- Значит, загибла бы? - натянуто, с подманкой переспросила Надька.

- Загибла бы, загибла.

- А то руки на себя наложила?

- Ага.

- Чего ты приставляешься, Лиза? - вкрадчиво начала Надька и не выдержала, голос ее от обиды дрогнул и раскрылся. - Это че же - значит, мне, Катерине вот, Вере, Капитолине - всем нам руки на себя накладывать? Так, че ли? Думаешь, ты его больше всех любила, больше всех ждала? Думаешь, мы их сами потеряли? Ты, Лиза, не была в нашей шкуре и не говори. У меня бы и руки на себя не заржавело наложить, да ребятишек куда? От него только и осталось на белом свете, что ребятишки, - как же их-то загубить? Ты не знаешь, как все внутри головешкой обуглилось, уж и не болит больше, а горелое-то куда-то обваливается, обваливается... Ты теперь будешь бабой, женой жить, будешь обниматься, миловаться, а я нет, я только рабочая сила, затычка во всякую дырку, кормилица-поилица, я для себя кончилась. Да если бы знать, что так выйдет, я бы хоть раньше-то всласть пожила, чтоб было о чем вспоминать, а то все на потом, на потом оставляла, долго собиралась припеваючи жить дооставлялась. Теперь вся память-то что о войне, эту память ничем не вывести, остальное уж вымыло или высохло - нету.

Лиза легко повинилась.

- Ой, не судите меня, бабоньки, я че-то не то сказала.

- Чего тебя судить? Живи за всех за нас, раз ты такая везучая. Но гляди: плохо будешь жить - берегись. Не пожалеем - это я тебе точно говорю. Я первая тебе яму зачну копать. Мы не виноватые, что наши мужики там полегли. Правда, Максимушка, не виноватые? Скажи ты нам.

- Не виноватые.

- Вот. У нас есть за что на судьбу обижаться. До самой смерти теперь мы на нее будем зло держать. А тебе, Лиза, не за что. Вам сейчас только жить да радоваться, у вас все от самих себя зависит. И если че не так, знай: ты допрежь всего нам в глаза тычешь, что у меня, у нее, у нее так же могло сложиться, если бы судьба нас и пожалела. А нам это видеть нельзя. Мы ниче такого знать не хотим - понятно?

С шумом открылась дверь, и в избу полезли ребятишки. Лиза кинулась их выпроваживать, но они в голос загалдели:

- Ему не давали - вот этому.

- Он только пришел.

- Дядя Максим, ему не давали.

Ребятишки вытолкали к столу Родьку. Надька, увидев его, взревела:

- Ты откуль здесь взялся? Я тебе че наказывала? Я тебе че говорила? А ну марш отсюда!

Родька, не двигаясь, с жадным мучительным вниманием, во все глаза смотрел на Максима. Встретившись с этим взглядом, Максим тихонько опустил на пол девчонку и поднялся.

- Ты, что ли, Родион? - глухо, перехваченным голосом спросил он.

Родька торопливо закивал.