Живой смерти не ищет(Роман)

— Нет, — задумчиво повторил Беспалый уже с полчаса назад высказанную мысль, — нельзя тебе в милицию, никак нельзя. А вот братка мой где угодно мог работать. Он ведь и туберкулезом заболел перед войной из-за своей доброты, паря. Геологи у них в районе осенью заблудились. Не вышли в назначенное время, хоть плачь. Поискали их поблизости, радиограммы по округе дали, никто не признается, что видел их. А братка мой подговорил еще двух старателей, да и подался с ними в тайгу, к тому месту, где геологи должны бы быть. И нашел ведь одного из них! Вывел к якутам в кыстык, это у них так зимний дом называется, — пояснил Беспалый, — а второй все таки пропал. Вот тогда же братка промерз до того, что вскорости у него и началась чахотка. А кто его заставлял этих геологов искать, если уже и их начальники успокоились? Братка тогда уже из школы ушел и комсомолом заправлял. Вот и сидел бы себе в теплом кабинете, писал бы распоряжения за столом, покрытым кумачом, нет — он в тайгу. Как думаешь, правильно он поступил? Молчишь? Ну и правильно, а то еще ляпнешь что, так опять тебя остолом учить придется, — согласился Беспалый, глядя на дремлющего в пьяном забытьи Дигаева, и продолжал рассказывать вроде бы для себя: — А брату в больнице пришлось долго лежать, потом в родные края насовсем перебрался с женой и ребятенком. В школе работал. Не могу, говорит, на пенсии сидеть, когда весь народ воюет. Вот оно как, паря.

По реке с посвистом потянул сивер, небо постепенно затягивалось тучами, из которых посыпал бусенец — снежная морось, становилось морозно.

Миновали Табагинский елбан — высокий, гладкий мыс на берегу, а когда солнце уже ушло за горизонт, осветив краешек туч алым цветом, постепенно переходящим в размытый зеленоватый оттенок, собаки ускорили бег, почуяв берег, запахи человеческого жилья.

— Табага, — тормошил Беспалый Дигаева, — проснись, говорю, паря, в Табагу приехали. Ну, вояка, чего за бутылку хватался, если пить не умеешь? — Но Дигаева от выпитой почти что в одиночестве бутылки спирта развезло окончательно, он никак не хотел просыпаться. Это и спасло Степана Беспалого…

Ночевал Дигаев в доме матери Беспалого, а наутро, едва открыв глаза и окатив холодной водой раскалывающуюся от боли голову, пошел голосовать проходящим на Якутск автомашинам.

Погода в Якутске в двадцатых числах апреля сорок третьего года днем была вполне весенней. Столбики градусников пересекли плюсовые отметки. На улицах, пробивая застарелые оплывающие сугробы, текли ручьи, на особенно оживленных — трудно было даже пройти из-за больших луж и грязи. К слову, грязь была легкой, песчаной, и просыхало в городе быстро. Отвыкшие за зиму от солнца, теперь заливающего город теплом, горожане расстегивали пальто, нежились, не торопясь в помещения.

Дигаев брел по широким улицам, постепенно привыкая к городу, в котором последний раз ему довелось побывать в девятнадцатом году, в смутные колчаковские времена. Странное совпадение — и двадцать четыре года назад он нередко бродил по городу в таком же смурном, болезненном от попоек состоянии. В те далекие дни улицы возле жилых домов были загажены так, что барыньки или бабенки из состоятельных брезгливо морщили носики, отмахиваясь платочками. Впрочем, делали они это, только завидев мужчин, в остальное время вонь была для них привычной.

Вдоль дорог бежали деревянные тротуары, основательно сбитые поперечными короткими плахами. Длинные доски опирались на бруски, и, если те подгнивали, доски пружинили, прогибались не в такт шагам, заставляя семенить ногами или переходить на дорогу.

Как и прежде, Якутск был в основном деревянным. Дома одноэтажные, бревенчатые, рубленные в венец. Множество двухэтажных: с балкончиками, антресолями, как на городских барских усадьбах, с непомерно огромными окнами, украшенными резными разноцветными наличниками, сверху напоминающими геральдические короны.