Живописец теней

Жанетт и Эрланд Роос, приехавшие в Стокгольм за несколько дней до этого, были рядом. Иоакиму хотелось спать после бессонной ночи, но он сделал для себя важное открытие: ребенок, как щит, прикрывал его от разных мучительных рефлексий, от стыдных воспоминаний, ему было легко и приятно общаться с родственниками, все социальные суставы и суставчики работали превосходно. Он так до сих пор и не понимал, почему его свояк ввязался в их авантюру с продажей подделок королям уголовного мира. Но сейчас, в кафетерии, куда они зашли взять бокалы для захваченного с собой шампанского, Эрланд рассказал ему, что после неудачных спекуляций русскими акциями он понаделал долгов и вынужден был запустить руку в сбережения жены.

– Ты же старый коммунист, ты не должен был заниматься биржевыми спекуляциями, – сказал Иоаким, ставя бокалы и ведерко со льдом на поднос. – Это тебя не красит.

– Знаю, знаю… Но теперь все позади. Твоя сестра меня простила.

Так оно, похоже, и было. Иоаким давно не видел, чтобы сестра обращалась с мужем так нежно, как в это их посещение родильного дома. Она, держа мужа за руку, спросила, не позволено ли будет ей внести новорожденную в и без того длинный список ее крестных детей, и непутевый брат не мог ей в этом отказать.

Погода стояла великолепная. Словно бы долгая мягкая осень перепрыгнула через зиму и подставила плечо новой, нарождающейся весне. Термометр показывал двадцать градусов, это было, с одной стороны, очень приятно, с другой – подтверждало опасность неумолимого глобального потепления. На парковке кругами разъезжал большой джип – еще одно свидетельство, что постоянное стремление человечества к бездумному удовлетворению материальных потребностей приведет его к гибели… Но как выяснилось, Карстен Хамрелль (а это был именно его джип) просто выжидал, когда освободится место на парковке. Наконец освободился небольшой промежуток, и Карстен втиснулся туда, предварительно высадив Лину, Фиделя и бывшую жену Иоакима Луизу с сыном Винсентом.

Не хватает только Сесилии Хаммар, подумал Иоаким, наблюдая за персонажами истории его неудачной жизни, нагруженными бутылками шампанского, коробками шоколада и цветами. Могли бы и кузены Маркович приехать, они все-таки сыграли немалую роль в его биографии в последние годы, и для полного комплекта – еще и Андерс Сервин… Он слышал, что его компания по производству реалити-шоу разорилась – эпохе документального мыла приходил конец.

Через два месяца, как раз во время матча чемпионата Европы между Швецией и Испанией, Иоаким получил сообщение от Митча22 – Георг Хаман скончался в своей квартире. Михель Вирт заподозрил недоброе, услышав отчаянное мяуканье кота. На звонок никто не вышел, но дверь оказалась не запертой. Старик сидел в кресле с закрытыми глазами – он умер во сне.

Вот и исчезло последнее звено, связывающее брата и сестру с двойной жизнью Виктора. Для них так навсегда и осталось загадкой, что произошло в последние недели его жизни… Не стало единственного человека, кто мог бы что-то объяснить.

Георг Хаман был последним, кто видел Виктора живым. В Берлине Георг намекал, что они тогда поссорились. Иоаким почему-то решил, что предметом спора стала подделка Дюрера – Виктор, скорее всего, по каким-то соображениям в последний момент отказался. Они до этого долго не виделись, и Георг попросил его, во имя старой дружбы, потрудиться еще разок. Виктор сначала согласился, а потом передумал. Они довольно сильно разругались, и Георг вернулся в Берлин.

Иоакиму подумалось, что отец, должно быть, чувствовал приближение смерти… какой-то нечеткий образ на самой периферии зрения. И он решил встретить смерть там, где предназначила ему судьба: за мольбертом. Но не раньше, чем он подготовится к встрече. Этой подготовке он и посвятил последние недели жизни. Чтобы избежать скандальных открытий после его смерти, он уничтожил коллекцию. Виктор прекрасно понимал, что свыше сотни доселе неизвестных работ знаменитых художников не останутся незамеченными. Их начнут пристально изучать, и обман раскроется. Время догнало Виктора Кунцельманна – методы выявления фальсификаций стали такими точными, что уже не оставляли места для вопросов. В расцвете сил он мог одурачить весь мир, но не теперь, в начале нового тысячелетия.

В августе, когда Иоаким крестил дочь Нелли в церкви Бур на Готланде, он поделился этими мыслями с Жанетт.

– Наверное, ты прав, – сказала она.

На ней было белое платье, она была готова приступить к выполнению нового долга: стать крестной матерью вновь появившегося в роду Кунцельманнов человека.

– Ты прав, – повторила Жанетт. – Виктор хотел, чтобы, когда пыль уляжется, его вспоминали как выдающегося реставратора, а не как жулика. И последнее, что он сделал в жизни, – заставил себя осознать разницу между подлинником и подделкой… Это ему удавалось не всегда.