Живые пешки (СИ)

— Значит, считай, что на время этой операции я перевожу тебя в статус специального агента внедрения.

— Вы не можете… Я не согласна!

— Наташа, я могу. В чрезвычайной ситуации я могу так поступить и без твоего согласия. В интересах международной безопасности.

— Послушайте, я понимаю, что… — начинает она.

Он произносит резко и отрывисто:

— Наташа, это приказ. Ты давала присягу. Ты сделаешь, как я сказал.

У Наташи отнимается язык. На секунду она услышала в трубке голос отца — он всегда говорил именно так, по-военному, когда Наташа упрямилась.

Дисциплина. Если старший говорит, нужно подчиниться.

— Есть, — губы и язык двигаются сами, помимо её воли.

— Отлично. Ломаться нет времени. Ты согласишься на предложение Мабуши, сделаешь всё, чтобы остаться при нём, чтобы он не захотел с тобой расставаться. И будешь сообщать мне о его действиях.

Наташа молчит. Куратор отключается, а она ещё несколько минут стоит с телефоном в руке.

Наташа говорит себе, что поступить иначе невозможно. Что солдат выполняет приказ командира, что дети подчиняются родителям. Но она никак не может отделаться от чувства, что её прямо сейчас используют.

***

Куратор кладёт телефон на стол и откидывается в кресле. Ещё раз смотрит на выведенное на экран досье Натальи Николаевой. Привлекательная блондинка с простым и честным лицом глядит на него с фотографии. Ниже идёт её биография, которую Куратор запомнил в подробностях, едва пробежав взглядом.

Отец — прапорщик российской армии, мать — военный психолог там же. Естественно, дочку они воспитали в армейских традициях — неизбежное следствие профессиональной деформации обоих. И профессию они ей выбрали военную, а дочь так старалась угодить им, что даже записалась в спецназ, и очень неплохо себя там показала.

Дисциплина, беспрекословное подчинение приказам. Куратор предположил, что это всё воспитано в девочке с пелёнок, и не ошибся. Мысленно поблагодарив прямолинейность и жёсткость военной системы, он идёт на кухню и с удовольствием выпивает чашку кофе.

6. Рабочий день секс-куклы

В студии у Большого Майса всё как всегда. Огромная кровать посреди комнаты. С одной стороны полукругом выставлены штативы осветительных приборов, треноги для камер, разложены свёрнутые кольцами провода. Здесь годами ничего не менялось — разве что постельное бельё.

Валери помнит всё это в мельчайших деталях. При желании она могла бы нарисовать эту студию по памяти.

Съёмочная команда суетится, готовя камеры и освещение. Световик новый. Он иногда поглядывает на Валери, на её скрещенные ноги, на обнажённые бёдра, на голую грудь. Её уже давно не волнуют такие поглядывания.

По статистике актрисы взрослого кино выгорают за два года интенсивной работы. Валери продержалась куда дольше. И в свои двадцать восемь лет она не теряет популярности.

На большом столе разложены микрофоны и линзы для камер. На маленьком — батареи флаконов и тюбиков с лубрикантами, гелями, гигиеническими жидкостями, коробки презервативов. У Валери возникают ассоциации с медицинскими инструментами, подготовленными к операции.

Она сидит в низком матерчатом кресле. Одежду она оставила на диване для персонала — его не используют в съёмках, и за его чистоту можно не беспокоиться. Оператор и световик всё возятся, и от долгого сидения на у неё на ягодицах могут остаться красные следы от кресла, и надо будет сначала подождать, пока они сойдут — а может, визажистке придётся поработать кисточкой и пудрой. Это единственное, что беспокоит Валери.

Актёр в кресле напротив тоже голый. Он смотрит на неё не отрываясь, лыбится и поигрывает мускулами. Мачо.

— Валери Стилл, надо же, — говорит он, сверкнув отбеленными зубами. — Я Джонни Хардман.

Здоровенные руки с выпирающими бицепсами. Накачанный пресс, грудные мышцы как две плиты. Загорелый, гладко выбритый. Внушительный болт покоится на бедре.

Валери равнодушно пожимает плечами.

Не понимая намёков, он всё водит по ней масляным взглядом.

— Всегда мечтал тебя… всегда хотел с тобой поработать. Я профессионал, — невпопад добавляет он.

В его взгляде, в самодовольной улыбке уверенность. Валери смотрит на него так, будто его тут нет. Он перестаёт лыбиться и смущённо отводит взгляд.

— Отлично, мы готовы! — выкрикивает режиссёр, вставая с дивана. — Как наша звезда, в норме?

Валери молча кивает. Режиссёр смотрит на неё с подозрением.

— Что-то не так? — спрашивает он.

— Всё хорошо, — говорит Валери.

Оператор наводит камеру на большую белоснежную кровать, на покрывало, брошенное на матрас с художественной небрежностью. Валери встаёт, вертит головой, делает несколько движений, будто выполняя утреннюю зарядку. Слегка мнёт пальцами щёки, и на губах появляется улыбка. Поворачивается к актёру, закрывает глаза, сосредотачивается, а когда смотрит на него снова, её взгляд уже игривый, обещающий, заинтересованный.

Актёр идёт ей навстречу, неуверенно улыбаясь.