Живые тени ваянг

Старушка все еще стояла. В ее глазах не было слез, видимо, все их она уже выплакала. Резкие порывы ветра теребили такой же серый, как это небо, подол длинной широкой юбки. И не было в тот день яркого солнца, которое сияло накануне.

Издалека окликнул его бас Поль:

— Питер-тиммерман! Хочешь посмотреть, как сушат лес? Я иду в сушильню.

— Да, — Великий Петр махнул рукой собеседнику и крупными шагами направился в его сторону. Слова, услышанные им от Фабиана, видно, долго еще не давали покоя, потому что он спросил у Поля:

— А вот ходят корабли в Батавию. К примеру, какой-то корабль не вернулся… Бывает такое?

— Я не считаю такие корабли, — ответил ему бас Поль, — их другие считают. Мое дело — строить эти корабли.

Он сделал паузу, словно раздумывая, продолжать ли с чужеземцем, пусть даже — и с царской особой, этот разговор. Потом, вспомнив, как приветлив с ним сам Николас Витсен, добавил:

— Да, случается и такое. Море — оно не всегда ласковое, да и пираты тоже знают свою работу — встречать торговые корабли с заморских стран. Ведь товары оттуда — самые дорогие, особенно опиум и пряности. А из Батавии и везем в основном мускатный цвет — мацис, мускатный орех и гвоздику. Такой товар и продать можно выгодно, и обменять на любой другой… А то, что служба опасная, об этом матросы знают. И все равно нанимаются…

— А болезни?

— Болезни есть везде, — сказал Поль, — просто где-то их больше, а где-то — меньше. Больше всего болезней в Батавии, там европейцев в год умирает по тысяче, а то и по две… Не подходит нам их климат. Вот потому в последние годы стали много нанимать туземцев — они к болезням привычные, особенно яванцы, да и китайцы тоже…

Они проходили мимо пакгауза, и Петр обратил внимание на то, что многие грузчики были смуглолицыми. Они завозили на тележках в складские помещения мешки, помеченные тремя буквами — «УОС»[156]. Видимо, это была эмблема компании: вторая и третья буквы были помельче, как бы задним планом, фоном для первой, самой большой, а значит — самой главной — «V».

Интересно, какие доходы скрываются за этими тремя буквами? Если даже дойдет до Амстердама не каждый корабль? Если даже — один из трех? Все равно это будут миллионы и миллионы гульденов…

Днем бригада из Московии была занята постройкой корабля «Петр и Павел», а вечерами — каждый раз по-разному: иногда Петр Великий любил посидеть в трактире, в другой раз — мастерил макеты парусников или же позировал для портрета, который писала местная художница, бывало, посещал семьи тех, кто работал в Московии. А в этот вечер он усадил Александра Меншикова за стол против себя и начал расспрашивать о том, о чем давно уже вроде бы и слышал.

— Ну-ка расскажи мне, Алексашка, как ты приторговывал пирожками возле Царь-пушки и Царь-колокола?

— Уже больше десятка лет прошло, — насупился тот, — а ты, Великий царь, до сих пор вспоминаешь. Да было мне тогда от роду тринадцать… Что с меня взять?

— Не о пирожках я сейчас пекусь, Алексашка, а совсем о другом… Ты вот скажи мне, как тебе удавалось обсчитывать тогда стрельцов?

— Да проще пареной репы! Есть у нас алтын, который стоит три копейки, и есть денга — она стоит полкопейки. К примеру, купил стрелец порожков на двадцать копеек, значит — на шесть алтын и две денги, купил на один рубль, значит — на тридцать три алтына и две денги. А было в рубле шестьдесят четыре копейки…

— Ну-ну, ты главное говори!

— А главное, если алтыны и денги такие неровные, очень просто недодать за пирожки две денги. Всего лишь… А с рубля можно недодать и целый алтын, а то и два…

— А если бы в рубле было сто копеек, и не было бы ни алтынов, ни денег? Как тогда ты бы обсчитал?

— Если бы эти пирожки стоили двадцать копеек, и мне стрелец дал бы рубль или полтину… — Меншиков задумался и молчал с минуту, потом же ответил вопросом на вопрос. — А как бы я его обсчитал? А — никак. С рубля я должен дать восемьдесят копеек, а с полтинного — тридцать копеек…

— Вот то-то же! — поднял вверх указательный палец Петр Великий. — Даже ты докумекал, что нужны деньги такие, чтобы их было легко считать…

Над заливом Эйсселмер Северного моря часто стелются туманы. Словно великан пьет парное молоко из огромного кубка и выплескивает его остатки на чистую гладь воды. И смешиваются два напитка — прохладная вода и теплое молоко, а над этим коктейлем поднимаются кудрявые волны пара. И согревает пар прибрежный воздух, насыщая его влагой и ароматом соленого бриза, и создавая ни с чем не сравнимую насыщенную ауру Амстердама. Чем дальше в глубь материка, тем реже и слабее эта аура, тем прохладнее и суше.