Жизнь

Гиббс и Фрейзер — просто самые засвеченные имена во всей той тусовке. Были еще Лэмпсоны и Лэмбтоны. Сайксы, Майкл Рейни. Был сэр Майкл Палмер, паж королевы и кочевая душа, дай бог ему здоровья, с его золотыми зубами, сворой гончих на бечевках и фургонами, в которых он колесил по проселочным дорогам, чтобы встать на прикол в поместье какого-нибудь своего дружка. Наверное, если тебя с младенчества растили для того, чтобы носить подол королевы, через какое-то время цыганская кибитка может прийтись тебе как раз по сердцу. Все было шикарно, пока волосы на лобке не выросли. Но после этого что будешь отвечать людям? «За королевой подол таскаю»?

Ни с того ни с сего с нами стала носиться половина тогдашней аристократии, все эти юные отпрыски, наследники какого-нибудь стародавнего состояния: Ормбси-Горы, Теннанты, вся остальная братия. Я никогда не мог понять, откуда все это — то ли они опускались, то ли мы заносились. Но люди всё были чрезвычайно милые. Для себя я решил, что меня это ни с какого боку не касается. Если кому-то интересно, добро пожаловать. Хочешь тусовать — никто не против. Насколько мне известно, первый раз в истории эта братия стала так активно и массово набиваться в компанию к музыкантам. Они понимали, что что-то носится по ветру, говоря словами Боба[96]. Им было неуютно там, наверху, этим рыцарям голубых кровей, и они чувствовали, что останутся не у дел, отсиживаясь в своем мирке. И отсюда эта дикая мешанина аристократов и гангстеров, очарование, которое притягивает высшие слои общества к самому дну. В первую очередь это касалось Роберта Фрейзера.

Роберту нравилось тереться среди жителей подпольного мира. Может, это было наперекор душной среде, в которой он вырос, наперекор подавлению гомосексуальности. Его тянуло к людям вроде Дэвида Литвиноффа, существовавшего на границе искусства и злодейства, приятельствовавшего с братьями Креями, знаменитыми ист-эндскими гангстерами. В моей истории тоже не обошлось без злодеев. Именно так в нее попал Тони Санчес, потому что Тони Санчес как-то выручил Роберта, когда у того были карточные долги и они сошлись. И с тех пор Тони стал существовать при Роберте на правах связного, кого-то вроде поверенного в делах с криминалом, а также дилера.

Тони держал в Лондоне подпольное казино, куда после работы ходили испанские официанты. Он сбывал дурь и вел гангстерскую жизнь, разъезжая на своем Jaguar, двухцветной, «заделанном» по всем сутенерским понятиям. У его отца был знаменитый итальянский ресторан в Мейфэре. Тони-Испанец, крутой пацан. «Бац-хрясь» — из этой колоды. Классный был парень, пока не скурвился. Его проблемой, как и у многих других, было то, что нельзя оставаться таким крутым и одновременно торчать. Эти две вещи вместе не уживаются. Если хочешь быть жестким чуваком, хочешь уметь быстро соображать и всегда быть наготове — что у Тони какое-то время получалось, — тема дури для тебя закрыта. Дурь будет тебя тормозить. Если хочешь барыжить — окей, раз так, значит, так, но пробовать товар — ни в коем случае. Поставщик и потребитель — большая разница. Дилеру нужно всегда играть на опережение, а иначе поскользнешься и покатишься, и как раз это с Тони и случилось.

Пару раз Тони меня подставлял. Без моего ведома, я узнал только потом, он использовал меня как водилу для отхода при налете на ювелирную лавку в Берлингтонском пассаже. «Слушай, Кит, мне тут Jaguar подогнали, не хочешь попробовать?» На самом-то деле им были нужны «засвеченная машина и незасвеченный шофер. И Тони явно похвастался этим чувакам, что я неплохо вожу ночью. Так что я торчал неподалеку, поджидая Тони и не подозревал, что происходит. Хороший был корешок Тони, но подгадил мне не раз.

Еще один хороший знакомец — Майкл Купер, с ним мы тоже постоянно околачивались. Первоклассный фотограф. Он был способен тусоваться сутками и употреблять мешками. Единственный известный мне фотограф, у которого реально дрожали руки во время съемки, но все выходило как надо. «Как это у тебя получилось? У тебя же руки тряслись? Это ж должен был выйти не снимок, а одна размазня». — «Просто надо знать, когда нажимать». Майкл во всех подробностях зафиксировал первые этапы Stones, потому что снимал не переставая. Для Майкла фотография стала образом жизни. Его абсолютно захватывало создание картинки — можно даже сказать, он был в плену у картинки.

В чем-то Майкл был порождением Роберта. У того имелись наклонности гуру, и Майкл привлекал его массой всяких своих черт, но особенно Роберт ценил в нем художника и потому продвигал как мог. Майкл служил нам всем связующим звеном. Он был как клей между разными слоями Лондона: и аристократами, и урлой, и всеми остальными.