Жизнь адмирала Нахимова

– Голубчик, зачем вы вышли, на вас лица нет, – встречает его и суетливо усаживает командир корпуса.

– Не во мне дело-с, Дмитрий Ерофеич. Вся оборона на Корабельной ежечасно может погибнуть.

– Что же я могу сделать? Они по пятьсот снарядов имеют на пушку, а мы по пятьдесят.

Павел Степанович мрачно и упорно смотрит на Остен-Сакена.

– Я требую немедленно убрать генерала Жабокритского и заменить Хрулевым. Оборонительная линия оголена от войск.

– Как это оголена? Что вы, дорогой!

– Вы, Дмитрий Ерофеич, я знаю-с, не склонны считать особо важной оборону Камчатки и Киленбалочных редутов. Но диспозиция, которую вы подписали, есть акт измены генерала Жабокритского. Измены, вами оплошно не замеченной.

Остен-Сакен растерянно сморкается, бормочет что-то о затишье после десятого мая, о превышении власти Жабокритским.

Павел Степанович поднимается, морщась от боли в ноге.

– Кто и как виноват, потом разберется главнокомандующий. Вы направите на левый фланг генерала Хрулева, или мне ехать к главнокомандующему?

– Направлю, если уж вам так хочется, дорогой адмирал.

Но как только Нахимов оставляет Остен-Сакена, генерал снова колеблется выполнить поспешно данное обещание. Избегая ссоры с адмиралом и не желая обидеть Жабокритского, он тратит несколько часов на то, чтобы привести заподозренного генерала к мысли сказаться больным и добровольно уехать на Северную сторону. И Хрулев принимает войска Корабельной стороны в тот момент, когда генерал Пелисье уже приказывает строить войска для штурма.

Офицеры полевых частей, наблюдавшие бомбардирование с Мекензиевых высот, в течение всего дня видели Севастополь в дыму и пламени. Дым то поднимается громадными кольцами, то вырывается зловещими клубами, то медленно взвивается спиралями и сгущается в пепельные тучи. Но вдруг в шестом часу дня у левой половины города он исчезает, вспыхивают маленькие огоньки вокруг Малахова кургана, и пестрые колонны быстро выбираются из скрытых лощин. Французы идут на штурм.

Павел Степанович в это время обходит с контр-адмиралом Панфиловым 3-й бастион.

– Ну, у вас будто ладно, – облегченно говорит он. – Так, Александр Иванович? Стрелять есть из чего и англичан подбили. Это хорошо-с, что у них погреб взлетел. Это морально действует на всю линию.

Панфилов сурово улыбается и крутит седеющие усы.

– Думаю, у соседей моих не хуже. Пожалуйста, отправляйтесь, дорогой Павел Степанович, к себе. Ногу пожалейте, пока служит.

– Ничего-с, я верхом, на лошади покойно.

Он попадает на Малахов курган в самый свирепый час бомбардировки. В грохоте пальбы и разрывов беспокойно смотрит с банкета на Камчатку. Где длинные фасы, изрезанные глубокими черными амбразурами? Где высокие циклопические траверсы? Точно громадными заступами перекопана вся Кривая Пятка и вздрагивает от боли в синем дыме.

– Прибыл Хрулев?

– Говорят, видели его на площади с владимирцами. Второй батальон их к нам пришел.

– Отлично-с. Я туда поеду. – Адмирал указывает рукой на Камчатку, трогает лошадь, потом в раздумье дергает поводами и говорит адъютантам: Вы, господа, здесь оставайтесь. Я скоро вернусь.

Гнедой маштачок выбирается через Рогатку на куртину между Малаховым и 2-м бастионом. Лоснящийся круп исчезает в лощине, застланной дымом.

Лошадь адмирала привыкла за месяцы осады к выстрелам и ядрам. Но сегодня адский непрерывный шум бомбардирования пугает ее. Она часто трясет ушами, упирается и дрожит всем телом. Нахимов вынужден несколько раз ударить ее плеткой, чтобы заставить перескочить через дымящуюся воронку. Он сходит с лошади в выемке каменоломни и, прихрамывая, пробирается по засыпанной траншее к правому фасу люнета.

– Здорово, друзья, – приветствует Павел Степанович.

– Здравия желаем, Павел Степанович Левладный час к нам. Ажно и песни петь нельзя. Садит и садит.

– Нам же лучше. Растратит снаряды и замолчит надолго, пока ему новые привезут.

– Гляди, и в самом деле не хватает. Реже стал палить.

– Реже, в самом деле, – тревожно прислушивается адмирал. – Ну-с, поглядим, чего они притихли.

Несмотря на уговоры лейтенанта Тихомирова, начальника люнета после Сенявина, адмирал поднимается на банкет.

Английские мортирные батареи и 48 орудий французов, действительно, прекращают огонь. Частая пальба перекатывается за 3-й бастион, распространяется на всю городскую сторону и продолжается в море.

Есть что-то таинственное во внезапно наступившей тишине. Удовольствовались ли союзники разрушением укреплений или готовятся к штурму, обманывая бдительность севастопольцев канонадой по городу?

Он наводит трубу на высоты французской линии. Там вспыхивают белые ракеты и рассыпаются дождем искр. И как будто раздаются призывные звуки военных рожков.

– Шту-урм! – вдруг вскрикивает ближайший матрос.

Ракеты – сигналы для приготовленных штурмующих колонн. Две французские дивизии направляются против Камчатского люнета, две другие дивизии идут на Волынский и Селенгинский-редуты. Скрытые углублением Киленбалки и Докового оврага, они незаметно приблизились.