Жизнь адмирала Нахимова

В отличном настроении он пишет в Петербург контрадмиралу Федору Матюшкину: "До вас, конечно, дошло чудное сожжение английского пароходо-фрегата "Тайгер" у Одесского маяка... Командир, капитан Гифаард, мой знакомец по Лондону, с оторванной ногою взят в плен, и при нем двадцать пять офицеров и двести один человек нижних чинов, включая мичманов... Невольно призадумаешься, и придет на мысль, следует ли с нашим Черноморским флотом, ныне состоящим из двенадцати кораблей и семи фрегатов, готовых биться насмерть, смотреть со смирением на блокирующих Севастополь восемнадцать союзных кораблей с причетом пароходов... Неловко, когда взглянешь на двойной бон, на флот на позиции, на лес купцов, затянутый к Черной речке, а особенно, когда подают записку с телеграфа: "Неприятельский флот в числе тридцати вымпелов виден на зюйд-вест от Херсонесского маяка". Что ж делать? Терпи, казак, атаманом будешь!"

Уже май, уже севастопольское лето во всем своем великолепии, и море манит плавать, и терпеть блокаду трудно. То Корнилов, то Нахимов делают вылазки на поиск противника, неожиданно исчезнувшего с горизонта. Но далеко уходить князь Меншиков не разрешает. Он столько лет сопротивлялся введению паровых и винтовых кораблей, а нынче парусным кораблям вовсе не доверяет. В отношении же пароходов ограничивает крейсерства тоже: надо беречь уголь, каковой трудно доставлять с Донца.

Наступает август, а еще в апреле манифест царя известил страну о войне России с Европой. Все лето корабли и фрегаты не смеют, по приказу Меншикова, уходить дальше Херсонесского маяка и мыса Лукулл. Князь боится, что в море ветер может изменить парусному флоту. Князь боится, что парусные суда не смогут уйти от превосходящих их числом и артиллерией винтовых кораблей англо-французов.

Итак, на две тысячи верст русские берега открыты для нападений с моря. Море уступлено союзникам без боя. Они могут бороздить его во всех направлениях, не опасаясь встречи с синопскими героями. И понятно, что Нахимов, бродя по севастопольским пристаням, горько заявляет: "Вот-с, я как курица, выведшая утят. Они на воде, а я с берега гляжу-с".

Не сразу уверяются союзные адмиралы, что Черное море свободно от русских сил. Турецкие военные транспорты идут в Трапезунд под конвоем мощной пароходной дивизии. Весь флот союзников держится соединенно при перевозке экспедиционного корпуса из Галлиполи и Константинополя в Варну и Бургас.

При таких условиях насмешкой является приказ Павлу Степановичу принять командование отдельной эскадрой. Зачем его флаг на "Константине", если управляет флотом с вышки Морской библиотеки князь Меншиков?! Едва вступят пароходо-фрегаты в перестрелку с крейсерами неприятеля, телеграф у Константиновской батареи настойчиво призывает их ретироваться, вступить на свои места и загрести жар в топках.

Вечером 14 июля, не дослушав жалоб Панфилова, командующего пароходным отрядом, что вот можно было славно подраться днем (подходили двадцать судов противника), Нахимов съезжает с "Константина" на берег.

- Что это будет, Владимир Алексеевич? А? Впору отставку просить. Господа европейцы во внушительном числе приходили, а все же поколотить их мы могли с четырнадцатью кораблями, семью фрегатами и шестью пароходами-с.

- Князь хочет сохранить живую силу для более серьезных обстоятельств. Корнилов старается быть бесстрастным, но нервная дробь, отбиваемая пальцами по столу, его выдает.

- Вздор, вздор-с! Ежели союзные адмиралы придут со всем своим флотом, тогда поздно будет на эскадре поднимать сигнал к сражению. А они придут-с, продолжает Павел Степанович. Он думает, что Корнилов может повлиять на князя.

- Верите слуху о подготовке крымской экспедиции? - отводит Корнилов беседу в другое русло.

- Почему бы не состояться, ежели мы не препятствуем? - ворчит Павел Степанович, ходя из угла в угол. - В лондонском Сити каждый негоциант требует уничтожения Черноморского флота. И где на Черном море для империи места уязвимее Севастополя? Где-с?

Худые нервные пальцы Корнилова теперь перебирают генерал-адъютантский аксельбант. Он уклончиво и отрывисто замечает:

- Все пункты уязвимее Севастополя. Здесь мы славно укрепили рейд.

В светлых глазах Павла Степановича неприкрытое удивление. Он неловко снимает со стены турецкий пистолет и рассматривает его, с досадой пожимая плечами.

- Я не о том. Я об уязвимости в широком смысле. - Он тычет пистолетом в Севастополь на большой ландкарте Тавриды. - Севастополь и флот диктуют волю России на Черном море. Без оных нет у нас моря. Так неприятелю естественно сюда устремиться...

Павел Степанович вытаскивает из кармана сюртука "Тайме", кружным путем, но все-таки дошедший к его постоянному читателю. Один столбец в газете обведен толстой карандашной чертою.