Жизнь Антона Чехова

«Когда же на следующее утро мы стали выносить Колю в церковь, Мать и Маша так рыдали, что жалко было смотреть на них. При выносе крышку несли Маша и барышни Линтваревы, а гроб несло нас шестеро: Антоша, Ваня, Саша, я, Иваненко и Егор Михайлович Линтварев. На каждом угле служили литию. Обедня была отправлена торжественно, при полном освещении храма, все присутствующие держали свечи. Во время обедни на кладбище отнесен был крест, а дома мылись и обметались все комнаты и выносилась мебель. <…> Народу следовала за гробом масса. Гроб сопровождали образа, как в Таганроге: как крестный ход. На кладбище при прощании рыдали все, мать тужила и никак не могла расстаться с телом. <…> Поминки были самые скромные: всем простолюдинам, участвовавшим в похоронах, роздано было по пирогу, платочку и по рюмке водки, а духовенство и Линтваревы завтракали и пили чай у нас. После обеда я с мамашей опять ходил на кладбище, мамаша погоревала, поплакала – и мы возвратились обратно»[167].

Александр в отчете отцу добавил одну деталь: «На душе скверно, и слезы душат. Ревут все. Не плачет только один Антон, а это – скверно»[168]. Антон не давал волю слезам, возможно, боясь, что от горя он начнет жалеть самого себя. Крест, поставленный на могиле Коли, хорошо был виден со стороны линтваревской дачи.

В газетах появились некрологи; Колины друзья забыли о своих обидах. Дюковский, который привязался к Чеховым с самого приезда их в Москву, признался Антону: «Он был единственный мой друг и притом друг в самом глубоком смысле. <…> Николя был для всех самый бескорыстный и задушевный человек, а главное, без всякой хитрости». Франц Шехтель, любивший Николая, «как брата», утешал Чеховых: «Хорошо, что он последние свои дни, может быть, самые счастливые, провел в своей семье; да и не порывай он с нею для той скитальческой жизни, к которой он так тяготел, – он был бы, всего вероятнее, здоров и счастлив»[169]

.

Прочитав в газете Колин некролог, Грузинский писал Ежову: «Грустно, Еж, грустно, как точно он кто-нибудь из близких родных <…> И талант сгинул <…> Мир праху безалаберному, но талантливому и милейшему из художников <…> Бедный Антон Павлович!»[170]

В Таганроге тоже было много слез и скорби. В Москве же Павел Егорович крепился духом: «Милый Антоша! По поручению Ф. Я. Долженковой посылаю 10 рублей, которые принадлежат Саше. Твое письмо Тете я читал, весьма радостно для моего родительского сердца, что Коля приобщался Святых Тайн и погребение было по чину Христианскому. Искренно благодарю Тебя за ту любовь, которую оказал брату Коле в отношении погребения и поминовения. За это Бог тебя не оставит богатою милостью и здоровьем. Феодосия Яковлевна очень скорбит, охает и кашляет, прежде она не знала о кончине Коли, и я ей не говорил. В „Новостях дня“ есть некролог Коли. <…> Не горюйте, но радуйтесь и молитесь за его добрую и нежную душу. <…> Хотелось сходить на могилу Коли, посмотреть и помолиться. Царство ему небесное»[171].

Через три дня после похорон Антон повез семью в монастырь в Ахтырке, где еще совсем недавно они резвились с Натальей Линтваревой и Павлом Свободиным и где Антон представился монахам как граф Веприк.

На Луке Антона поджидали заманчивые приглашения. Григорович и Суворины звали его в Вену, чтобы вместе отправиться в путешествие по Европе. Актеры Малого театра, приехавшие на гастроли в Одессу, заманивали туда Антона развеяться и восстановить силы. Подписав свой ответ Суворину «Ваш до конца дней моих», 2 июля Антон вместе с Ваней выехали из Луки – но не в Европу, а в противоположном направлении. Через два дня они уже обедали с актерами Малого театра. В Одессе Антона приветствовал Петр Сергеенко, таганрогский одноклассник. Он познакомил его с местной восходящей звездой – Игнатием Потапенко, который играл на скрипке, рассказывал смешные истории и писал пьесы. Через четыре года Потапенко будет суждено стать одновременно добрым и злым гением в жизни Антона, но пока Чехов окрестил его «богом скуки».