Жизнь Антона Чехова

Маше не нравился новый семейный расклад, и она продолжала делиться печалями с Мишей: «Из меня ровно ничего не вышло. Ни я художница, ни я учительница, а работаю, кажется, много — все устраиваю чужое гнездо <…> Отношения мои с невесткой пока неважны <…> У матери как-то лучше вышло, с ней обращаются хорошо, и она успокоилась. Настроение у меня скверное, никак я не могу приладиться к новой жизни, тоскую, часто плачу и должна все это скрывать, но не всегда мне удается это. <…> В Москве много ходит сплетен насчет меня, все жалеют, и ходят слухи, что я бежала из дому. <…> Антон прихварывает, кумыс ему мало пользы принес»526.

Антон кашлял, сплевывал кровь и раздражался по пустякам. Доктор Варавка попросил Чехова прислать свой портрет, чтобы украсить им комнату в санатории, где он жил. Один из аксеновских врачей тоже писал ему, обещая, что в следующем году там все изменится к лучшему — наймут хороших поваров, устроят фонтаны, проведут водопровод, построят оранжереи и парники527, но Антон решил, что с кумысом покончено. Третьего августа он составил завещание и заверил его у нотариуса. Адресованное Маше, оно до самой смерти Чехова хранилось у Ольги: «Милая Маша, завещаю тебе в твое пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне — дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать».

Все братья Чехова получали по несколько тысяч рублей, а после смерти Маши «все, что окажется», должно было перейти на нужды просвещения города Таганрога. Завещание оканчивалось словами: «Помогай бедным. Береги мать. Живите мирно».

Источник чеховского вдохновения иссяк; единственной статьей дохода оставались театры. Незавидное материальное положение, в котором оказался Антон, стало беспокоить Горького и его издателя Пятницкого, и они запросили у Чехова его контракт с Марксом. Как им казалось, контракт вполне можно было прервать — ведь по нему Антон почти ничего не получал за прижизненные издания, а Маркс при этом баснословно обогатился. Антона приводила в ужас одна только мысль о том, что он должен нарушить данное им слово, однако копию контракта он все-таки отослал адвокатам Горького. Тот в ответ писал Чехову с петушиным задором: «С каким бы я наслаждением оторвал пустую башку Сергеенко, втянувшего вас в эту историю. А также нашлепал бы и Маркса по лысине. <…> Заложим жен и детей — но вырвем Чехова из Марксова плена!»528

Антон читал корректуру своих последних томов Марксова издания. Пересмотр позднейших произведений давался ему легче, чем переделка ранних рассказов, в которых он находил бездну недостатков. Родные и близкие беспокоили его своими проблемами. Кузен Алексей Долженко попросил восемьсот рублей на постройку дома. Антон поручил Ольге передать ему деньги в Москве и велел ей быть поласковей с бедным родственником. Спустя двадцать лет вдруг громко заявил о себе Гавриил Селиванов: стал требовать, чтобы семья Митрофана Егоровича Чехова уступила ему участок земли или же снесла свою лавку. Кузен Георгий искал у Антона защиты от бывшего чеховского благодетеля. Ольга Васильева по-прежнему желала обратить свое состояние в клинику. Какой-то еврейский мальчик просил Антона ходатайствовать о зачислении его в ялтинскую гимназию.

В Ялте Ольга чувствовала себя никому не нужной. Проведя с мужем шесть недель, она 20 августа в одиночестве выехала в Москву. Евгения Яковлевна даже не благословила ее на дорогу. Антон поехал на пароходе провожать жену до железнодорожного вокзала. Сидя в поезде, Ольга плакала и писала письмо Маше. Отправлено оно было из Харькова: «Лучше тебе без меня? Знаешь, все наши недоразумения за летние месяцы мне хочется стряхнуть как гадкий кошмар и не хочется вспоминать об этих нелепостях. <…> Ведь мы любим же друг друга».

В Москве Ольгу никто не встретил. Она сняла пятикомнатный деревянный дом на Спиридоновке для себя и — она не теряла надежды — для Маши. Ее по-прежнему томило беспокойство. В письме к Антону она вопрошала: «А меня, верно, у тебя в доме никто не вспоминает ни словом? Молчат, как о какой-то болячке. <…> Ведь я всегда буду стоять между тобой и ею [Машей] . И чудится мне, что она никогда не привыкнет ко мне, как к твоей жене, а этим она расхолодит меня к себе»529.

Антон разуверял ее: «Какой это вздор! Ты все преувеличиваешь <…> Потерпи и помолчи только один год <…> в этом непротивлении в первое время скрываются все удобства жизни». Из Ялты же, как будто смирившись со своей новой ролью, Маша докладывала в письме Мише: «Последнее время Антоша так мягок и добр, что у меня не хватило бы сил бросить его, к тому же и здоровье его не лучше. Невестка наняла квартиру в Москве, в которой я буду жить и по временам будет приезжать Антоша. <…> Надо тебе сказать, что я сильно к Антону привязана, и как бы мне худо ни было, все-таки хочется остаться при нем».