Жизнь бабочки

Мама кивнула. Так они просидели часа четыре, а может, больше. Этот день полностью стерся из Маниной памяти. Она помнила, что они о чем-то говорили, но о чем, не помнила. Еще в памяти остался момент, когда к ним подходил врач. Мама медленно встала с кушетки, а Мане не хотелось вставать. Ей казалось, что, как только она встанет, случится что-то непоправимое. Врач что-то говорил, но его слова не доходили до ее сознания. Потом они ехали домой. Мама всю дорогу молчала. Дома она сразу прилегла, а Маня пошла звонить Пете.

– Папа умер.

Петя молчал какое-то время.

– Все-таки зарезали…

– Нет… Врач сказал, что операция прошла нормально. Он не вышел из наркоза.

– Они тебе скажут…

– Петь, я тут останусь… Приезжай…

Петя опять умолк.

– Зачем я тебе там?

– Мне так легче будет.

– Сомневаюсь. Вы там с мамой. А я только раздражать буду.

– Не будешь ты раздражать. Ну я тебя прошу!

– Мань, не начинай! Я сказал: так будет лучше. Я знаю, что говорю.

– Кому лучше?

– Так, все. Давай, отдохни там, и ни о чем не думай. Все наладится.

И он отключился.

Потом уже Маня узнала, что именно в тот момент Пете было ни до чего. Уже появилась эта женщина, которая вертела им, как хотела. Ей было сорок пять лет, и она занималась траволечением. Это вскрылось случайно и невольно заставило отвлечься от мыслей об отце. А может быть, сработал инстинкт самосохранения, когда хватаешься за любую соломинку, чтобы не думать о потере. Хотя это нельзя было назвать соломинкой. Это был крах. И здесь уже ухватиться было не за что. И просто так сидеть было невозможно. Надо было что-то делать. Главное, невозможно было поговорить с Петей. Он был рядом, и был недоступен. Вот когда она поняла, что такое «вселился бес». В бесов, как таковых, она не верила, но какое-то энергетическое влияние со стороны женщины явно присутствовало. Она его чувствовала на расстоянии, и тогда охватывало бессилие. Она долго крепилась, но все-таки поехала к Кудрявцевой. Постаралась обрисовать ситуацию с максимальной достоверностью. Ленка сказала:

– У тебя самолюбия нет.

– Самолюбия… А что это такое, ты знаешь?

– Да и ты знаешь. Это когда человек себя уважает.

Маня все больше раздражалась, но это был тупиковый момент, когда обсуждать невозможно, а думать в одиночестве еще хуже.

– И в чем это выражается?

– Как в чем? Вот тебе нужно, чтобы муж тебя уважал?

– Мне нужно, чтобы он стал прежним.

– Тьфу-ты, опять за свое! Ну при чем здесь он?!

– Ты меня спрашиваешь, я тебе говорю. Если мне ничего другого не нужно!

– Значит, у тебя нет самолюбия.

– Значит, нет.

– Ну, вернется он к тебе, и ты вот так прямо его примешь? Даже не обидишься?

Маня поморщилась.

– При чем здесь обиды… Понимаешь, я сильнее его… Он не ведает, что творит. Это все равно что на ребенка обижаться, причем больного…

– Ну и на фиг тебе больной ребенок? У тебя здоровый есть. Лучше им займись.

– А больного на помойку выкинуть?

– Ну, зачем сразу на помойку. Пусть живет как хочет. Сразу выздоровеет. Я тебе отвечаю.

Маня представила себе, как Петя остается один, и навалилась тяжесть, и она подумала, что уже никогда от нее не освободится. Эта мысль сама по себе была крамольной. Иногда в моменты покоя, когда Петя был с ней, ее посещала мысль о том, что, может быть, у нее есть второй шанс, но она ее тут же отгоняла, потому что знала, что не оставит Петю.

И еще надо было ездить к маме, хотя та ничего не требовала, как ей казалось, нарочно, чтобы Маня всегда чувствовала свою вину. Когда все-таки до нее добиралась, они обе молчали, сидя рядом на диване, и не было никакого облегчения от этого молчания. Мама спросила:

– Как Линка?

Она специально не спрашивала о Пете, как будто его не существовало, и это было особенно обидно, хотя Маня ни за что не стала бы рассказывать о том, что у них происходит.

Петя не пришел ночевать, и именно этого она больше всего боялась. Пока они жили вместе, пускай как чужие, была хоть какая-то надежда. Она могла видеть его по вечерам, и, хотя он все время молчал, ей казалось, что она контролирует ситуацию. Сейчас он был под полным и безграничным влиянием этой женщины. А на следующий вечер он появился, и по его виду она поняла, что он принял решение и ему стало легче. У нее началась паника. Она очень боялась разговора с ним и знала, что он неизбежен.

Они сидели на кухне, беззвучно работал маленький телевизор. Петя сказал:

– Ты же сама видишь, что так не может продолжаться.

– И что ты предлагаешь?

– Я ждал, потому что тебе было тяжело из-за папы…

– Вот спасибо тебе за доброту!

Петя отмахнулся.

– Мань, мы все равно не сможем жить вместе…

– А с ней ты сможешь жить?

– А с ней смогу.

– Ну это же скоро кончится! Ты же сейчас ничего не соображаешь! Ты как зомби! Это она тебя зомбировала! А потом ты очнешься и увидишь что она старая! Но будет поздно… Будет поздно, Петя!

Он усмехнулся.

– Ну и пусть. Зато сейчас я ее люблю.

– Да не любишь ты ее! Как ты не понимаешь!

– Может, ты не будешь сегодня истерить?

Она захлебывалась слезами, и ей было все равно, как она выглядит. Он встал со стула, сказал:

– Пока ты не успокоишься, я разговаривать не буду.

– Сядь, я успокоилась.