Жизнь бабочки

– Ты не знаешь, какие они дела крутят. Я бы этого Васильчука убила! Честное слово! А Петя? Я не понимаю, ему что, денег мало?

– При чем тут деньги? Ему нужны не деньги, а азарт недозволенности. Ему неинтересно, когда все по-честному. Так каждый может.

Она задумалась и, казалось, начала успокаиваться. Градов давно заметил, что есть женщины, которые легко поддаются психотерапии. Их достаточно похвалить, и они мгновенно исполняются сознанием своего величия и забывают о своих проблемах. С Маней все было наоборот. Чем больше ее хвалили, тем виноватее она себя чувствовала. Ее гипертрофированная мораль не позволяла ей раскрыться, и поэтому она всегда делала выбор в пользу полумужчин. Так она искупала вину за свое мифическое счастье. Как сломать запрограммированность судьбы, которая случилась еще тогда, когда такого слова не существовало. Этого он не знал.

– Антон, но он же пропадет без меня!

– Не пропадет. Ему не нужна твоя благотворительность.

– А что нужно?

– Любовь… Но ты же его не любишь…

Она опустила голову и была очень несчастная в этот момент.

– А что же делать?

– Отпустить его… Ты как бабочка, которую прикнопили булавкой, и она думает, что живет, а на самом деле умирает…

– А кто прикнопил?

– Злые дяди…

– А булавку можно вытащить?

– Не знаю… Но надо пробовать. Всегда надо пробовать изменить жизнь.

– А может, будет еще хуже?

– Может, будет. Тогда ты опять изменишь. Но то, что сейчас плохо, ты знаешь точно. Главное, дать себе шанс.

Она совсем сникла, как маленький испуганный ребенок.

– Я боюсь. Мне трудно себе разрешить? Может, я не имею такого права. Если бы кто-то другой разрешил мне…

– Ну, тогда я тебе разрешаю.

Она мгновенно ожила. Даже глаза стали другими. Положила ему голову на плечо.

– Расскажи мне еще что-нибудь хорошее…

– Про кого?

– Про меня… Сейчас мне хорошо, но я боюсь, что уйду и опять начну себя казнить.

– Да расслабься ты, Мань! Вот такая ты уродилась. Не можешь не жалеть, не можешь не казниться. Как ты можешь измениться? А уж тем более как я могу тебя изменить? И надо ли тебя менять? Менять можно приобретенные аддикции, если ты алкоголик или наркоман, и то это крайне трудно, но это хотя бы не врожденное. У меня бабушка была, Маня, я второй такой не встречал. Вот у нее не могло быть женского счастья. Она, правда, его и не ждала. А может, ждала, я уже ни в чем не уверен. Теперь уж не спросишь. Хотя даже если бы я ее тогда спросил, ей бы нечего было ответить. Так что рассчитывать можно только на везение. А что, я не исключаю такую возможность! Ивана-царевича с кого-то писали. Герой как раз для тебя, для того, кто хочет осчастливить других. Вот к таким приходит Иван-царевич и сам осчастливливает, потому что именно такую он и искал. А ей это награда за бескорыстие.

– Иван же – царевич, значит, богатый. А ко мне по твоей теории только убогие льнут. Те все больше к корыстным льнут.

– Не скажи… Никто нигде его богатство не муссировал. Он царевич, потому что благородный. У него задача какая? Расколдовать. Иными словами, освободить от комплексов. А это может сделать только благородный. Мелочный, даже если он богатый, тебя еще глубже в твои комплексы зароет, да еще своих добавит до кучи, а потом скажет, что так и было. Так что надо ждать… А что? Все еще возможно… Жди, и тебе повезет.

Маня расхохоталась, повалила Градова на спину и плюхнулась рядом. В ней появилась очаровательная женская податливость, которую он в ней даже не подозревал. Она посмотрела ему в глаза и хитро улыбнулась.

– А может, мне уже повезло? Может быть такое, доктор?

Он не знал, что ей ответить.

Потом был поход на книжную выставку. Маня там работала у стенда своего издательства. Выставка уже закрывалась, и она стыдила Градова, что он так и не выбрался, хоть и обещал. Там было людно и шумно, и Градов поразился такому количеству любителей художественного слова. Вначале он бродил один, протискиваясь от стойки к стойке, а потом решил навестить Маню. Она сидела за столиком с каким-то молодым парнем. Они оба заливисто хохотали и в этот момент были похожи на детей. Маня представила его как Женю из «Античной пещеры», и это сочетание очень насмешило Градова. Парень засуетился, сказал, что его уже наверняка хватились в его «Пещере», и быстро убежал. Потом Маню сменила какая-то угрюмая женщина, и они бродили вдвоем. Кое-где были устроены импровизированные сцены, на которых сидели писатели и писательницы и что-то томно вещали в микрофон. Народ шел мимо, стараясь скорее миновать это место и морщась от микрофонного гула, бьющего по перепонкам.

Они остановились у одной из сцен. Посреди квадратного подиума на кресле сидела полная женщина постбальзаковского возраста. Ее словам умильно внимали две старушки. Видимо, она была их любимым автором. Вокруг двигались толпы, и иногда кто-то случайно задевал старушек, и они недовольно озирались. Писательница говорила неспешно, с чувством собственной значимости, периодически над чем-то подшучивала и сама же смеялась. Градову стало неловко.

– А кто это такая?

– Рычинская, из «Прометея».

– А зачем ей нужен этот цирк?

Маня удивилась.