Жизнь Бальзака

Подобно Рафаэлю, Бальзак посетил пир, достойный Гаргантюа, который устроил банкир маркиз де Ла Марисма, собиравшийся выпускать вечернюю газету. Ла Марисма понимал: собрать команду сильных журналистов ему помогут вино и женщины⁴⁵⁸. Довольно ярко описывает то событие старый сообщник Баль зака по литературному преступлению, Орас Рессон⁴⁵⁹

. Бальзака пригласили на ужин, чтобы он делал заметки. К сожалению, «еще перед вторым блюдом ему пять или шесть раз делалось плохо». В последнее верится с трудом, однако ясно: когда Бальзак жаловался на зависть коллег, он имел в виду действительные личные нападки. Гораздо больше нравились ему притязания семи разных женщин, которые утверждали, что именно они послужили прототипами прекрасной, но черствой Феодоры, за раздеванием которой в ее спальне герой следит из-за занавеса⁴⁶⁰. Если верить рецензии на роман, которую у Бальзака была возможность исправить до того, как она вышла в свет⁴⁶¹

, та сцена имела место в действительности: она представляет собой прекрасный пример для будущих писателей-реалистов. Бальзак в самом деле спрятался в комнате дамы полусвета, Олимпии Пелисье⁴⁶². Очевидно, увиденное доставило ему удовольствие; он даже ненадолго завел роман с женщиной, которую называл «самой красивой куртизанкой в Париже»⁴⁶³

. Правда, у Феодоры были апельсиновые глаза и темно-русые волосы, а у Олимпии – черные волосы и карие глаза. Кроме того, Олимпия оказалась гораздо снисходительнее Феодоры. Во всяком случае, трудно представить, что Бальзак неподвижно простоял за занавесом несколько часов. Зато легко понять рецензентов, которые приходят к выводу, что мельчайшие подробности и мысли, отраженные в романе, могли проистекать только из личного опыта.

В то время, когда с красавицей Олимпией познакомился Бальзак, она собиралась расстаться с композитором Россини и снимала квартиру вместе с Эженом Сю, с которым они часто ссорились⁴⁶⁴. Бальзак попытался помирить ее с Сю. Вскоре он стал таким добрым другом, что счел возможным предложить ей связь. Г-же де Берни он сказал, что Олимпия сама легла в его постель. Прежде чем обвинить Бальзака в несоблюдении целомудрия и диеты, состоящей из вареных люпинов, которые он так пылко проповедовал, следует заметить, что и связь с красавицей Олимпией также была своего рода подготовкой к творчеству. Его портреты куртизанок, например Эстер в «Блеске и нищете куртизанок» (Splendeurs et Misères des Courtisanes) или Жозефы в «Кузине Бетте» (La Cousine Bette), явно написаны с натуры и отражают близкое знакомство (не только такого сорта, на который намекал Готье). Бальзаку удалось избежать клише, которыми грешили другие писатели: одинокая борьба пылкой натуры, своего рода артистки, которая в своих целях хорошо одевается, пользуется косметикой, ведет умные разговоры и великолепна в постели. Принято было изображать куртизанок сочувственно: девушка из бедной семьи, если остается жива, собирает дань с общества, которое ее жестоко эксплуатирует.

Эжен Сю также стал звеном, которое связывало действительность с творчеством. Он также служит примером юмористического или трагического расхождения между теорией и практикой. Именно благодаря ему Бальзак стал завсегдатаем «Адской ложи» в Опере, где собирались денди, которые во время спектаклей отпускали громкие замечания об игре актеров⁴⁶⁵

. В антракте они гуляли по фойе, своего рода «волшебному фонарю, в котором во плоти предстают главные герои дня». Там, писал один знакомый Бальзака, любопытные могут выяснить, в самом ли деле Оноре де Бальзак «бледный и тонкий рыцарь с мягким, задумчивым лицом», какого представляешь, читая его сочинения⁴⁶⁶.

Необходимо заметить, что почти все мечты и фантазии самого Бальзака рано или поздно становились явью. Говорили, что завсегдатаи «Адской ложи» носили с собой такие мощные бинокли, что они отлично знают достоинства и недостатки фигур всех балерин. Сплетня находит неожиданное подтверждение в письме к Ганской. Бальзак пишет, что у него «божественный» бинокль, изготовленный для него в Парижской обсерватории⁴⁶⁷. «Все мои радости невинны», – пишет он. И все же не служат ли они примером напрасного расходования жизненных флюидов? В «Шагреневой коже», объявив, что ни одна женщина не возбудит его и не вызовет желания, Рафаэль сидит в Опере, в ложе, окруженный морем красавиц. У него есть превосходный монокль, «в котором особые микроскопические линзы разрушали гармонию самых дивных черт и придавали им ужасный вид»⁴⁶⁸.