Жизнь Бальзака

Первые промышленные плоды Бальзака задали тон – точнее, его отсутствие – на последующие два года. 29 июля 1826 г. с печатных станков благополучно сошла листовка, рекламирующая «пилюли от несварения длительного действия», производимые неким аптекарем по фамилии Кюре. Вскоре последовала книга, которую ранее приписывали Бальзаку: «Малый критический и анекдотический словарь парижских вывесок» (Petit Dictionnaire Critique et Anecdotique des Enseignes de Paris), чьим автором значился некий «Праздный Пешеход»³²⁴

. Впоследствии вывески превратятся для Бальзака в источник, из которого он будет черпать фамилии своих персонажей³²⁵

. Сразу после выхода в свет «Словарь вывесок» имел для него другое значение. Он стал очередным изданием в серии полушутливых-полусерьезных научно-популярных брошюр, изданных Бальзаком. Некоторые из них он, возможно, помогал писать. В то время модно было развивать в принцип мелочи жизни. Одежда и манеры более, чем когда-либо, служили признаком определенного общественного положения. В те годы вышли: «Искусство повязывать галстук» (шестнадцать уроков, кроме того, прилагалась «Полная история галстуков»); «Искусство расплачиваться с долгами и удовлетворять кредиторов, не тратя денег»; «Искусство никогда не обедать дома»; «Искусство получать подарки, не отдариваясь». Профессиональная всеядность Бальзака была такова, что список книг, напечатанных в типографии О. Бальзака, почти ничего не говорит о его личных вкусах – кроме того, конечно, что он интересовался буквально всем. Его типография печатала стихи, пьесы, популярные рецепты, адреса мясников, угольщиков и парикмахеров, воспоминания политиков, путеводитель по Парижу для иностранцев, учебник, написанный учителем математики из Вандомского коллежа, альманахи, пророчества, пособие по фехтованию на саблях, советы, как занимать гостей, как ухаживать за младенцами, как выбирать слуг и т. д. В типографии не отказывали ни роялистам, ни либералам. Трактаты масонов набирались тем же шрифтом, что и брошюры, в которых разоблачались их «одиозные» заговоры. Похоже, что Бальзак поддерживал одновременно сторонников всевозможных политических взглядов. Видимо, его готовность потакать всем клиентам многих отпугивала. Предприятие Давида Сешара из «Утраченных иллюзий» отличается той же вдохновенной неразборчивостью: «В то время провинциальные купцы, чтобы привлечь покупателей, должны были выражать какие-нибудь политические взгляды». Бальзак добавляет, что «в большом плавильном котле Парижа» таких откровений никто не требовал³²⁶

. Судя по отзывам его современников, он ошибался.

В конце концов самые большие прибыли принесло ему литературное творчество. После того как в 1827 г. в соседней с Бальзаком квартире поселились художники-романтики Поль Деларош и Эжен Лами³²⁷

, он познакомился с самыми яркими молодыми писателями того времени. Сам Виктор Гюго, который вскоре начнет работу над «Собором Парижской Богоматери», пригласил Бальзака к себе домой, чтобы поговорить о делах. На улицу Маре заходил и Альфред де Виньи; возможно, размышляя над причиной своих неудач, Бальзак печатал третье издание «Сен-Мара, или Заговора времен Людовика XIII». Наверное, самый лучший из всех французских исторических романов, включая романы Дюма, он был посвящен периоду, который интересовал самого Бальзака. «Сен-Мар» даже начинается с лирического отступления о безмятежных красотах Турени, очень похожих на мечтательные раздумья Бальзака в неопубликованной, уже пожелтевшей к тому времени рукописи «Стени». Наверное, Виньи и не подозревал в своем типографе возможного соперника: «Он был очень худой, очень грязный, очень словоохотливый молодой человек, который запутывал все, что говорил, и брызгал слюной во время разговора, потому что у него… недоставало верхних зубов»³²⁸. «Молодой человек» был всего двумя годами моложе Виньи; но Виньи был аристократом, военным и добился успеха на литературном поприще. Его, а не Бальзака называли «французским Вальтером Скоттом»; его даже представили самому великому человеку, когда Скотт приезжал в Париж в 1826 г. Но в глазах Бальзака Виньи был виновен в том, что теперь, возможно, назвали бы «новым историзмом»: ему не удалось «воссоздать подлинный взгляд на события», «исказив историю, как старую тряпку, которой накрывают статую юноши», смеясь над правдой, «чтобы убедить нас в том, что художники находят доход во лжи»³²⁹.