Жизнь человечкина

Почти каждый день в городок шел цинк. О земле, в плане того чтобы ее возделывать, пахать и проливать пот над ее утробой, все как-то позабыли, дела, что ли, поважнее нашлись. А жить и обедать все равно надо, и никакой такой крутой подъем национального самосознания завтрака не заменит. Перебивался народ с хлеба на лук, кто старые вещи продавал, кто на заработки уходил, а кому по возрасту или физической слабости идти некуда было – так оставался. Ануш работала библиотекарем, а зарплата там была более чем скромная даже по советским меркам, и во что она во время нестабильности превратилась – даже говорить неудобно, один смех. А тут у сына призывной возраст, и станут в военкомате смотреть, что он кило на десять, а то и на пятнадцать меньше положенного весит. Повестка в таких случаях приходит без опоздания, и времени оставалось в обрез. Надо было что-то делать, а что тут поделаешь, если даже в долг взять в общем-то не у кого – расплатиться с долгами, оставшимися от мужа, ей помогли двоюродная сестра, жившая в Турции, и старенький священник из церкви Сурб Хач, Святого Креста, ныне уже покойный. Ануш раз в неделю ставила свечку за упокой его души… Добрый старый священник сказал ей: «Негоже, чтобы за мужчиной на земле долги оставались». Странный был человек, молчаливый, сухонький. Никто б и не подумал бы, что почти незнакомой прихожанке так вот, за здорово живешь, денег дать может. Ну и что же, что хорошо мужниного отца знал: по нашим временам это вовсе не резон руку помощи протягивать. Это ведь не общинное землевладение, когда люди корнями в землю врастают, всегда с соседями здороваются, да семь своих поколений наизусть помнят: пять живших до и два живущих после…

* * *

Потом мелкие стычки да обоюдное швыряние камней сменились серьезными столкновениями (благо оружия было завались; уже не советская, но все еще не совсем российская армия за живые деньги щедро делилась вооружением и солдатами с обеими сторонами, беспокоясь только о своевременной оплате, и редко когда верила на слово хитрым восточным людям, никаких кредитов, только живые деньги. «Все вы на одно лицо, только и разницы меж вами, что одни обрезанные, а другие нет, вот и режьте друг другу кто до чего дотянется, а нам не жалко»).

В тот вечер Аллахверди зашел к Валере покурить и о делах, вокруг творящихся, поговорить. Семья Валеры собирала вещи, переезжали они от греха подальше, пока не началось, а начавшись, их не коснулось. Ну что тут скажешь: не они эту кашу заваривали, но по всему выходило, что расхлебывать придется именно им… Обнялись друзья крепко на прощанье, думали, не увидятся больше. Валера только фразу обронил, что надолго у Аллахверди в голове засела, до самого конца ее вспоминал: «Сыграли нами в “дурака”, Аллахверди, а прибалтами “преферанс” расписали. Только “преферанс” игра интеллектуальная, там головой думать надо, а тут – руками работать или ноги делать». Сказал так, с горечью сказал, после чего молчание затянулось минут на двадцать, даже чай остыл, и такое вот дело – часы настенные вдруг остановились…

Не дети, понимали оба, что не обойдется, ой не обойдется, и все, что начинается сейчас, ровно через год детским садом покажется. В сравнении с тем, что наступит… Аллахверди молча помог другу донести вещи до машины. Так и распрощались, думали что навсегда. «Аллах аманында»[3] – только и сказал азербайджанец. «Аллах разы галсын»[4]

, – отозвался армянин.

Аллахверди постоял, покурил, стараясь не глядеть вслед бортовому «уазику», на котором уезжал с семьей друг его детства, потом вздохнул глубоко, опустил плечи и пошел, ссутулившись, домой. Кто-то хитрый и злобный, сидя где-то далеко-далеко, в теплом и просторном кабинете, уже поворачивал ключик в замочке старенькой шкатулки, где с самого 1905 года[5] сидели замурованные советской властью бесы и дьяволы межнациональной резни. От бесов и их лозунгов пахло нафталином, но они были живучими и многое повидавшими тварями, точно знающими, что, где и кому именно надо шепнуть на ухо, или наоборот, проорать благим матом. И стоило лишь приоткрыть крышку, как нечистые создания сразу же полезли наружу, брызжа ядовитой слюной, нагромождая одну ложь на другую, противно пища и царапая лакированную поверхность письменных столов с обеих сторон…

* * *

Осенний призыв был на носу, и по тому, как подчеркнуто-вежливо, чтобы не сказать ядовито, Вартан здоровался с нею при встрече, Ануш поняла, что медлить нельзя. Надо срочно связаться с сестрой, которая не где-нибудь, а в самом Стамбуле. Ну и что ж что армянка, она там родилась и всю жизнь прожила. Да, замужем за турком и даже родила от него детей, двух мальчиков, не правда ли, ужасно, все национальные интересы предала, от врага детишек заимела, по любви и по собственному желанию. Такая вот была женщина по имени Цовинар, сестра Ануш из бывшей Советской Армении…