Жизнь человечкина

Вартан, конечно, зубами поскрипел, не без этого, да поздно: денежка уже военкому уплачена, и сын Ануш отправлен подальше, к родственникам в деревню. Ищи его теперь, если все по закону. К каким родственникам? Ну спросите тоже! Тут, в самой в нашей общей Азии, на свадьбе соседа с кем за столом парой слов перекинулся да стаканчиком стукнулся, тот тебе уже вроде кровного родственника становится. И никакая глобализация этого, даст Бог, не выжрет, не вымоет…

Через несколько дней Ануш и сама в Карс перебралась, как и договаривались, деньги отрабатывать. Хозяин гостиницы, друг Омера, был солидный такой, с усами, при четках, вежливый и уважительный. Объяснялись они поначалу больше жестами, но спустя пару месяцев Ануш освоила турецкий в достаточной степени, чтобы хозяину сказать, мол, того-то и того-то прикупить надо и нерадивым подчиненным нагоняй дать, чтобы не расслаблялись. Человек он был вдовый, но богобоязненный, чтобы приставать к Ануш или какие неприличные намеки делать – ни-ни, упаси Аллах. Если ему чего надо было, то сначала обязательно стучался в дверь ее комнаты, да и после стука не сразу входил, а минуту-другую пережидал, мало ли какие дела у женщины в ее комнате быть могут? А зайдя, всегда почему-то сильно смущался, отводил глаза в сторону, теребил кончики усов прямыми и сильными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями. Звали его Тунжер, и он здорово прихрамывал на левую ногу, было дело, турецкая армия не курорт, в 74-м на Кипре[8] его то ли подстрелили, то ли ножом по лодыжке полоснули…

* * *

Летом 93-го положение на фронте было тяжелее некуда. Стороны то «утюжили» каждый клочок земли из тяжелой артиллерии, вспарывая саму ее утробу, то неделями кружили друг вокруг друга, огрызаясь редкими минометными залпами, то внезапно наступало затишье, словно им было необходимо снестись с заграничными кукловодами на предмет дальнейших действий. В часть Аллахверди в пору такого недолгого затишья приехал сам Сахават[9], и бойцы, воодушевленные его пением лучше, чем кизиловой наливкой, открыли шквальный огонь по позициям противника, на что армяне притащили мегафон и давай в него кричать: «имейте, мол, совесть, пусть Сахават допоет, потом продолжим, дайте послушать». Совесть была, палить перестали, и ровно два часа, целых сто двадцать минут, обе стороны молча слушали нового Орфея, и ничего, ничего вокруг, кроме его песни, совсем ничего, даже чирканья спичек, слышно не было…

Странная была война, страшная, жуткая, как и любая азиатчина: глазом не моргнув, целый городок могли с лица земли стереть, ни детей, ни стариков не жалея, как оно в Ходжалах[10] было, а могли и человека пленного запросто отпустить, только потому что соседями были или родителей знали… Азербайджанские части переговаривались между собой на талышском или лезгинском, потому как многие армяне владели тюркским. А как-то раз связист доложил Аллахверди о потоке площадной брани на чистейшем тюркском. Война, дело понятное, нервишки шалят, можно и матюгнуть в запале, но чтоб так виртуозно, с каким-то воистину агдамским упрямством[11]! В общем, связист приходит и говорит: командир, вас требуют, лично, какой-то Валера из Агдама, который якобы ваш сосед и друг детства. Вот тебе и фортель, вот тебе и война. Поговорили, сперва натянуто, потом голоса дрогнули слегка так, самую малость, даже потеплели. Решили встретиться в нейтральной зоне, да где ж ее найти, эту самую нейтральную зону, если укрепления противников стоят самое большее в полутора-двух километрах друг от друга. Ладно, выйдем в чистое поле, ты мужчина – я мужчина, ты один и я один…

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй.

– Подполковник уже?

– Да и ты, вижу, не прапорщик…

– И что мы теперь делать будем?

– Сначала покурим, наверное. Я даже пистолета с собой не взял…

– Я тоже пустой…

– А нож как же?

Чирканье спичкой, огонек, прикрытый ладонями, к сигарете… Бывшего друга? Нет, бывших друзей не бывает.

– И его нету… договорились ведь…

– Да, договорились…

Глубокая затяжка.

– А у меня с собой водка есть.

– И у меня.

– Отпей из моей фляжки, а я из твоей. Все по-честному, Валера, все как раньше.

– Как раньше уже вряд ли будет.

– Да, верно говоришь, вряд ли…

– Как дома-то?

– Слава Аллаху… У тебя как?

– Тоже слава Всевышнему… Ты другое скажи, Аллахверди, что дальше делать будем?

– Пленными обменяемся, да будем стараться выжить.

– Да… хорошо ответил… упрямый ты… знаешь… если ты сейчас уйдешь со мной, я найду способ переправить тебя подальше… в Россию или даже в Польшу…

– Знаешь, если ты сейчас пойдешь со мной, я тоже найду способ тебя спрятать.

– Прости… я так…

– Бывает…

– Оба будем стараться выжить, оба, слышишь?

Докурили, дохлебали водку. Молчали. И не заплачешь, не закричишь – не дай никому Боже. Обменялись фляжками, и оба в общем-то при своих остались, фляжки-то советского образца, у обоих одинаковые, казалось, даже царапины на крышках абсолютно такие же. Без слов, без всхлипов. А ведь самое время всхлипнуть…

* * *