Жизнь должна быть чистой

В Вильнюсе Юозас отвел меня к своей сестре. Она жила в Жверинасе. Это была милейшая женщина, правда, не без оснований напуганная, что из-за меня она попадет в беду. Все три ночи, что я была у нее, она не сомкнула глаз. Было очевидно, что надо искать приюта у кого-то другого. Так я оказалась у Пранаса, брата Онуте. Я любила его с детства. Это был удивительный человек, необычайно добрый, с прекрасным чувством юмора. Хирург по профессии, Пранас обладал писательским талантом, интересовался и другими искусствами, особенно театром[85]. У него собирались интереснейшие люди, такие, как Шкема, Качинскас, Юкнявичюс, Лукошюс[86]

. Жили мы во дворце Ходкевичей, где сейчас Вильнюсская художественная галерея. (В моей комнате теперь кабинет вице-директора Национального художественного музея, моего бывшего студента Витаутаса Бальчюнаса[87]). Всем, кто заходил к Пранасу в гости, говорилось, что я его родственница из деревни. Очень интересно бывало устроиться в уголке и слушать их разговоры. Жаль, что ничего не записывала.

У Пранаса было очень хорошо. Однажды он выдал мне деньги на перманентную завивку – чтобы я, по его словам, выглядела, «как все молодые девушки». Но то была ошибка: с вьющимися волосами моя внешность стала еще более еврейской.

Жила я у Пранаса с документами Ирены, дочери Феликсаса Трейгиса, директора Мариямпольской гимназии[88]. Сама я г-на Трейгиса не знала, скорее всего, Стримайтисы попросили его помочь, и он согласился. Так я легализовалась в Вильнюсе.

Мне помогла устроиться на работу в круглосуточные ясли (на ул. Субачяус, д. 16), санитаркой к доктору Изидорюсу Рудайтису, Марцеле Кубилюте, замечательный человек, большая патриотка Литвы. Впоследствии я узнала, что она была литовской разведчицей[89]

.

В яслях я кормила детишек, мыла пол и убирала в палатах, меняла белье, стирала. Где-то через неделю после начала работы в палату вбежала старшая медсестра Габрюнене с расспросами: «Кто ты? Откуда? Как твоя фамилия?» Мне показалось, что она спрашивает сердито, подозревая, что я еврейка. Я, конечно, на все вопросы ответила и сразу рассказала о нашем разговоре Пранасу и Марцеле. Оказывается, среди персонала пошел слух, что я еврейка, но доктор Рудайтис это категорически отрицал, и теперь все в порядке. Правда, доктор Рудайтис тоже не знал всей правды: Марцеле сказала ему, что я «еврейка наполовину».

Так что все вроде бы успокоилось. Однако ровно через неделю в палату вбежала медсестра и сообщила, что здание окружено гестаповцами. Я была уверена, что это за мной. Лихорадочно думала: «Что же теперь делать?» Пыталась совладать с эмоциями… Зашла в туалет, спустила воду и попробовала мыслить логически. Если пытаться сбежать, точно поймают. Притом я ведь зарегистрирована у Пранаса, значит, пострадает и он. Если останусь на рабочем месте – не выдам себя. А если все же возьмут, будет хотя бы возможность объяснить гестапо, что Пранас ничего не знал о моем происхождении, потому и сдал мне комнату. Взвесив все «за» и «против», я вернулась в палату, взяла манную кашу и стала кормить какого-то ребенка, было время обеда. В этот момент по коридору загрохотали военные сапоги. В палату вошел доктор Рудайтис и с ним несколько гестаповцев. Лиц не помню, память сохранила только прекрасно начищенные сапоги. Не вполне уверена, но мне показалось, что войдя в палату, доктор Рудайтис подмигнул мне. А гестаповцы, осмотрев помещение, вышли. Как я узнала позже, приходили они по доносу, что в яслях есть еврейские дети. Раненым немецким солдатам не хватало донорской крови, и еврейских детей хотели использовать в качестве доноров. Доктор Рудайтис не сдал гестаповцам ни одного ребенка. Правда, во время проверки было обнаружено несколько обрезанных мальчиков, но доктор Рудайтис сказал, что это дети не еврейские, а караимские.

Можно сказать, что визит гестапо в ясли легализовал меня. Я обрела «благонадежность» и проработала там до конца нацистской оккупации.

Каждый день я шла на работу по улице Субачяус. В нынешнем доме под номером два располагался бордель, обслуживавший немецких солдат. Четверг был выходной, и девицы, в основном польки, сидели на подоконниках и задирали прохожих. Так что, ходя мимо этого дома, я получила исчерпывающее сексуальное образование.

Как я уже сказала, после гестаповской проверки в яслях наступило сравнительное спокойствие. Я продолжала жить у Пранаса, однако с течением времени стало ясно, что оттуда надо перебираться. У Пранаса была в Шяуляй невеста Яне, и ей не очень-то нравилось, что у ее будущего мужа живет дома какая-то девушка. В наших с Пранасом отношениях никакого подтекста не было, но в Шяуляй поползли слухи, что Янин жених живет с какой-то девицей. А мне ведь было уже пятнадцать…