Жизнь двенадцати цезарей

Светоний предполагает, что его читатели хорошо знакомы с политической историей последнего столетия и историей литературы, поэтому адресуется к кругу читателей интеллигентных. Им он сообщает только интересные частности, как результат своих личных изысканий, местами очищенных критикой. Тем самым он избавляет себя от труда устанавливать хронологию событий, а читателей — следить за их последовательностью. У него не редки выражения типа «вскоре», «спустя некоторое время» и т. п. Между тем под этими неопределенными терминами можно понимать одинаково и дни, и годы, и даже десятилетия.

Но главная роль нашего автора — дать биографию в собственном смысле этого слова, познакомить нас не с внешней стороной жизни императоров, а с самой интимной, с частной, и с событиями жизни придворной.

Римское общество первого и второго века находилось в состоянии нравственного разложения. Прежние идеалы осмеяны, старинные нравы отошли в область предания. Образовалась пустота, которую могла первое время пополнить политика. Но когда прочно установившийся новый порядок вещей дал империи спокойствие и безопасность, римская интеллигенция в лице своих высших представителей обращается к изучению нравственной философии, начинает искать новые идеалы, хочет примириться с жизнью на почве нравственности. Исторические личности минувшей эпохи подвергаются психологическому анализу, вследствие чего появляются произведения биографического характера. Сам Плиний, друг Светония, писал биографии, например Вестриция Спуринны. Тацит — историк старой школы; но стремление к психологическому анализу просвечивает в каждой строке его труда. Дарование Светония было много меньше. Его книга — вовсе не история Рима во время правления первых двенадцати цезарей, труд не исторический, а чисто биографический, что признавали и сами древние[33]

.

Его задача была не из легких. Гораздо удобнее собирать материалы по истории какой-либо войны или государства, чем подробности, относящиеся к придворной истории, частной жизни того или другого императора, рассказы об его слабостях и увлечениях, отношениях к родным и окружающим, о его образе жизни, обедах, туалете и т. п. На этих подробностях Светоний останавливается с особенной любовью, при этом лишь слегка, насколько это необходимо, касаясь участия цезарей в политической жизни.

То, до какой степени он увлекается частной жизнью императоров, доказывает, между прочим, биография Августа. Здесь он не посвящает завоеваниям Августа даже полной главы, между тем отводит целые пять глав описанию его наружности и фигуры, а также рассказам о его здоровье и мерах к его сохранению. Две главы говорят о его любимых блюдах и питании вообще. Наконец, три письма Августа приведены в доказательство, что он был страстным игроком в кости. В жизнеописании Нерона десять глав отведено описанию артистических наклонностей императора-актера.

Несомненно, у Светония есть желание сделать свою книгу не серьезной, а занимательной для массы читателей. Его биографии были интересны, прежде всего, людям, с которыми он жил, людям, в значительной степени утратившим интерес к политическим делам и крупным вопросам и все более и более терявшим охоту браться за что-либо грандиозное. С тем большей охотой читали эти люди рассказы о всевозможных пикантных анекдотах и похождениях, подчас граничивших со скандалом, забывая, что il est certain que la découverte des erreurs n'est importante et utile ni à la prospérité de l'état, ni à celle des particuliers[34]

. Это Dangeau императорского двора, это секретный историк своего времени, в противоположность публичной истории Тацита.

В этом отношении Светоний мог вполне удовлетворить своих читателей, что видно и из большего уважения, которым он пользовался в древности и в Средние века, когда был одним из популярнейших авторов, и из многочисленности его подражателей и компиляторов, и из того, наконец, что его книга дошла до нас в несравненно более полном виде, чем исторические произведения Тацита, его современника.

Его труд так же скандально откровенен, как и сами деяния цезарей; но нелюдимый кабинетный ученый был слишком нравствен для того, чтобы находить внутреннее наслаждение, правдиво рисуя, во всей их страшной наготе, пороки и разврат императоров. Правда, иногда он передает такие вещи, которые, при более строгой проверке первоисточника, оказываются преувеличенными или извращенными, например рассказы об интимной жизни Тиберия. Но подобные рассказы были в обычае времени, и от них не свободен и Тацит, не любимый за это Наполеоном. К тому же нельзя было когда-то притесняемым не чувствовать жгучей ненависти к мертвым тиранам, а эта ненависть заставляла выдавать нечто чудовищное за достоверное и верить самому невероятному.