Жизнь Фениксов

«Что ж, кто бы ты ни был, но ты ищешь богатых и невеселых. Ну очень невеселых. Или «играющих» роль таковых, что печально для них заканчивается. Малообеспеченные девушки грустят по вполне понятным причинам, и, чтоб «развеять» свою грусть, устраиваются на третью работу. У богатых девушек самые что ни на есть благоприятные условия для томлений и печали: есть и время, чтобы грустить, и деньги, чтобы делать это изысканно. Судя по той «поразительной проницательности», что описывает в дневнике Кира, ты легко «считываешь» информацию человека. Как там? «Сжала руки под темной вуалью… «Отчего ты сегодня бледна?» Оттого, что я терпкой печалью напоила его допьяна…» Нужно настроиться. Он должен почувствовать мою печаль. Можно, конечно, углубиться в поэзию Сильвии Плат, но это все равно как примерить чужую болезнь. Небезопасное занятие», — Саня закрыла глаза. Ганс Христиан Андерсен и 5-я соматика местной городской больницы — это были Санины собственные воспоминания. Сколько раз в детстве ею были прочитаны сказки Андерсена? Бессчетное. Сколько маленьких пациентов 5-ой соматики все же стали взрослыми дядями и тетями? «Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах — улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце освещало мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку.» Смерть никогда не выпускала их из вида. Может быть, они думали о ней или говорили? Никогда. Дети мечтают, фантазируют, и больные дети делают это так же, как и здоровые. В 5-ой соматике периодически встречались одни и те же маленькие пациенты: кто-то поступал «планово», а кто-то «по скорой»— это означало, что ребенок поступил в коматозном состоянии, и за его жизнь сражаются врачи. Наташку последний раз еле откачали: все отделение приходило потом к ней вечером посмотреть на огромный ромб, вырезанный возле щиколотки — туда ей капали разные растворы. Вопреки ожиданиям, она осталась жива, а к ним в палату пришел Спиридон и орал:»Нажретесь сладкого, только чтоб потом сюда загреметь и экзамены в школе не сдавать, а нам-то что с вами потом делать?» Спиридон, вообще-то, мужик был не злой, работал медбратом в отделении для практики — учился одновременно на врача. Утром зычным голосом будил:»Анализ мочи на стол мечи!» Наташка была его любимицей, и он думал, что она на этот раз не выкарабкается. «Орет с перепугу», — извинили они его тогда. Дело было совсем не в предстоящих экзаменах — плевать на них! К Наташке приехал отец (в кои-то веки!) и привез дочерям сгущенки, печенья и конфет. Наташкина мама его к тому времени выгнала — пил он беспробудно и вынес из дома все, что мог продать, даже книги. Пропадал где-то, и денег они от него не видели, а тут вдруг появился — с гостинцами. Эти-то гостинцы чуть не отправили ее на тот свет. С Наташкой они дружили, хоть и были совсем разными. Саня любила учиться, а у Наташки на учебу не оставалось времени: она присматривала за младшей сестрой, готовила обеды, убиралась и вела войну с соседкой по коммунальной квартире. Саня свои первые познания об отношениях между мужчиной и женщиной почерпнула из романа Ги де Мопассана «Жизнь», а Наташка — у бабушки в деревне, где нравы были свободные, и половой распущенности порой достигали раньше, чем окончательной половой зрелости. Поэтому когда девчонки в палате спорили, могут ли от поцелуев рождаться дети, снисходительно усмехалась:

— Мальки…

Нет, они никогда не унывали. Днем всегда ждали в гости Лильку — вот уж с кем точно можно было животики надорвать, а вечером для всех пела Женя Груздева. Лилька была из районного центра, поэтому приезжали к ней редко. У нее был неисчерпаемый запас баек, анекдотов и «вот те крест» правдивых историй.

— У нашей бабы Лизы груди аж до пояса- она когда к фельдшеру ездит, то лифчик одевает и их в трубочку скатывает, ну, чтоб в лифчик-то засунуть…

— И-и-и-и, — заходились от смеха слушательницы, — Ну ты же врешь все, Лилька…

Старшая медсестра Алевтина Федоровна была женщиной молодой и тоскующей без любви. Блондинка в теле, с роскошной грудью, гладкими уложенными в шишку на затылке волосами и высоким пронзительным голосом. Завидев Спиридона в коридоре, она надвигалась на него, неотвратимая, как судьба, теснила:

— Витенька, смотри, какую я себе распашоночку сшила, — оглаживала себя по груди, по бокам, демонстрируя обновку, — не жарко в ней, все дышит…

— Ну, все… Ему не спастись. Попадет сейчас под нее, как под каток… — комментировала Лилька. Они утыкались в подушки, давясь от смеха.

В Лилькиной палате лежала девочка с фамилией Попандопулах, красивая натуральная блондинка с голубыми глазами. Ее лечили препаратом, ампулу с которым она должна была каждый день брать у старшей медсестры. И каждый день происходило одно и то же. Раздавался высокий голос Алевтины Федоровны:

— ПопандОпола!

В ответ звучало невозмутимое:

— Я — ПопандопУлах.

— Возьми свое лекарство..