Грэм Робб

Жизнь Гюго

Предисловие

Стоит лишь взглянуть на XIX век, и видишь разных Викторов Гюго – причем каждого из них сопровождает собственная противоположность: ангельский чудо-ребенок первых романтиков и сатанинский «Аттила французского языка»{1}

; воинствующий монархист и социалист-революционер; символ загнивающей аристократии и защитник отверженных; усмиритель восстаний и подстрекатель к мятежу.

В 1851 году, когда Гюго бежал из Франции, он считался самым знаменитым писателем своего времени, основателем двух отдельных этапов романтизма. Его влияние на французскую литературу по степени уступает лишь влиянию Библии. Во время долгой ссылки, познакомившись с новой аудиторией, Океаном, он открыл в себе множество других качеств. Он был поэтом-провидцем, который изобрел новую религию; его произведения хвалили Иисус Христос и Шекспир. Он стал кумиром борцов за свободу во всем мире – от Сербии до Южной Америки.

После падения Второй империи, в 1870 году, Гюго вернулся в Париж, словно гигантский оксюморон. Он как будто в одиночку представлял историю Франции после Великой французской революции. В 1885 году, когда он умер, за его гробом следовала толпа, превосходившая население Парижа. Некрологи оказались преждевременными: выяснилось, что при жизни Гюго издали лишь две трети его трудов. Через семнадцать лет после смерти Гюго собрание его сочинений сильно увеличилось в объеме. В него вошли семь романов, восемнадцать томов поэзии, двадцать одна пьеса, некоторое количество рисунков и эскизов, а также статьи по истории, критические очерки, путевые заметки и философские трактаты – примерно на три миллиона слов. В наши дни, когда опубликовали фрагменты «Океана» и зашифрованных дневников, создается впечатление, что Гюго даже поскромничал, выразив надежду, что все его произведения образуют «сложную книгу, которая подведет итог всему столетию»{2}

.

В ХХ веке к прежним ипостасям Гюго добавилось несколько новых: предтеча сюрреализма, предсказавший обе мировых войны и создание Европейского союза; главный святой вьетнамской религии; генерал де Голль в области французского языка и литературы и кумир французских «левых»; популярный классик, чьи произведения многократно экранизировали, хотя экранизации и постановки часто в корне противоречат духу оригинала; признанный всеми партиями монарх Французской республики, которая в 1985 году пышно отметила столетие со дня его смерти большим количеством выставок, открыток и видеофильмов.

Такое «разрастание» Викторов Гюго имеет неожиданные последствия: каждый Гюго в отдельности превращается в своего рода «темную лошадку» или исчезает под сбивающим с толку парадоксом Жана Кокто: «Виктор Гюго был безумцем, который вообразил себя Виктором Гюго»{3}

. Вздорную толпу из его творчества не пригласили на годовщину собственной революции. Двенадцать лет спустя, в 1839 году, объемное издание «Семейной переписки» (Correspondance Familiale) было арестовано из-за банкротства издателя. Во Франции можно насчитать несколько миль бульваров Виктора Гюго, а количество его бюстов, барельефов и статуй сравнимо с населением небольшого городка, однако до сих пор не вышло по-настоящему полного собрания его сочинений и писем, снабженного научным аппаратом. В ссылке на Нормандских островах Гюго погрузился в собственные глубины и обрел широчайшую аудиторию. В Оксфордском словаре английского языка есть статья Hugoesque («гюгоистский», «свойственный Гюго»). К сожалению, она также способствует тому, что и в Великобритании творчество писателя заслоняется его личностью. В 1893 году термин Hugoesque считался синонимом описания Средневековья в романтическом духе. К 1960 году под ним подразумевалось нечто совершенно иное, а именно неослабевающая тяга к горничным{4}.

Своим происхождением эта книга в каком-то смысле обязана парому, двигатели которого по непонятным причинам заглохли посреди Ла-Манша. Несколько часов паром простоял в полной темноте и лишь с первыми лучами солнца двинулся дальше, в сторону Гернси. Очутившись в ловушке, я начал читать роман, который Джордж Сейнтсбери назвал «самой безумной книгой в признанной литературе»{5}: «Человек, который смеется». Он был написан сравнительно недалеко от того места, где находился я, на верхнем этаже «Отвиль-Хаус», дома, который можно назвать самым безумным зданием в истории домашней архитектуры.