Жизнь Гогена

Как некоторые пытаются подстегнуть вянущую мужскую силу с помощью искусственных возбудителей, так и он искал способов раздуть гаснущее пламя творчества. Таитянский рай стал теперь в его глазах землей, лишившейся своего очарования, отравленной присутствием ненавистных ему «чиновников». Гоген считал, что возродиться он может только в тех краях, где варварство сохранилось почти нетронутым и где никто не будет знать о его неудачах. Еще со времени первого приезда в Океанию он мечтал о Маркизских островах. В апреле он объявил Монфреду, что намерен продать свою землю и дом в Пунаауиа, «ликвидировать все, по возможности без особого убытка», чтобы перебраться на эти острова, «почти что еще людоедские». Гоген надеялся, что перед смертью обретет там «последнюю вспышку энтузиазма, которая омолодит его воображение и увенчает его творчество».

«Хотя я потеряю время, по существу, это будет разумный шаг», — писал он Монфреду. На Таити жизнь непрерывно дорожает из-за эпидемии бубонной чумы, свирепствующей в Сан-Франциско, а там «жизнь легкая и очень дешевая». Там легче, чем на Таити, раздобыть модели, а кроме того, Гоген сможет «использовать новые элементы, более дикие», и по контрасту, полотна, написанные на Маркизах, помогут лучше понять его прежние произведения, написанные в Океании. «После Таити мои бретонские работы стали казаться розовой водицей, после Маркизских островов Таити станет казаться одеколоном». Наконец, еще одно преимущество — возможно, некоторые коллекционеры захотят купить «маркизские полотна», чтобы пополнить свои коллекции. «Может, я, конечно, и ошибаюсь, — поживем, увидим».

Гоген решил обосноваться на самом большом острове архипелага Хива-Оа, или Доминика. В мае он сообщил Монфреду и Воллару свой будущий адрес. Однако он слишком поторопился, потому что, хотя он без труда нашел покупателя на свою землю, ему объявили, что по закону муж без разрешения жены не имеет права распоряжаться тем, что считается общим имуществом супругов. Гоген бушевал против «дурацкого» закона. Что ему было делать? Бросить все и уехать? Он просил Монфреда безотлагательно раздобыть у Метте необходимую для продажи доверенность.

«Если моя жена откажется подписать такую доверенность, подумайте, нет ли способа заставить ее это сделать, принимая во внимание, что все имущество супругов находится в ее руках (хотя нажито мной). Я женился на условиях совместного владения имуществом без всякого контракта».

Пока Гоген, сгорая от нетерпения, пытался преодолеть это неожиданное препятствие (сама мысль о предстоящем отъезде, казалось, придала ему сил), он в июле получил письмо от Мориса, который в начале мая на свой счет издал поэму «Ноа Ноа». Гоген только плечами пожал. Издание это казалось ему «совершенно не ко времени». Морису, который обещал ему выслать сто экземпляров книги, он довольно грубо ответил, что на Таити эти экземпляры «годны только на растопку». Зато другое предложение писателя привело его в восторг. Морис задумал открыть общественную подписку, чтобы преподнести в дар Люксембургскому музею картину «Откуда мы?», как за одиннадцать лет до этого была преподнесена «Олимпия» Мане. Можно себе представить, какое впечатление произведет такой почин на любителей живописи и на широкую публику! Морис утверждал, что по подписке удастся собрать десять тысяч франков, которые должны быть переданы художнику. Гоген возражал против такой суммы — «чрезмерной для живого художника». Пяти тысяч было бы за глаза довольно. Гоген страстно увлекся этой идеей (Воллар, «зная деликатность» Мориса, отнесся к ней куда прохладнее — он видел в ней обыкновенную «плутню») и, чтобы «облегчить сбор подписей», счел своим долгом объяснить писателю в подробном комментарии смысл своей картины и составить список лиц, к которым следовало обратиться, — в первую очередь к Гюставу Фейе, которого он называл «архимиллионером».

Гогену не понадобилось ждать доверенности от Метте — оказалось, что он может обойтись без нее.