Жизнь Гогена

Монфред сообщил ему, что его работы имели большой успех у коллекционеров Безье, которые учредили Общество любителей изящных искусств. Один из этих коллекционеров, богатый виноградарь Гюстав Фейе, заплатил тысячу франков за две картины Гогена. Воллар в свою очередь явно старался «скупить как можно больше» его работ. В сентябре он осведомился у художника, сколько тот хочет за картину «Откуда мы?». «Полторы тысячи», — ответил Гоген. По-прежнему не доверяя торговцу, он требовал, чтобы с Воллара «не спускали глаз». Правда и то, что Воллар очень нерегулярно высылал ему ежемесячную плату. «Пожалуй, я жалею, что не договорился с Бибеско, — писал Гоген в ноябре. — …Если Воллар будет продолжать водить меня за нос, я возьму да и развяжусь с ним… Я хотел лечь в больницу, но это дополнительный расход в триста франков, а мне до сих пор не удалось их выкроить».

Воллар грешил скорее по небрежности, чем по злой воле или из хитрости, как считал Гоген. Но внешние обстоятельства свидетельствовали против него. К тому же почтовая связь между Францией и Таити работала медленно и плохо, и от этого его переводы еще запаздывали. Гоген, вынужденный откладывать свое устройство в больницу (а его физические страдания дошли «до предела»), бранил Воллара на чем свет стоит. Он считал, что все мысли и поступки торговца продиктованы гнусной корыстью. В декабре он узнал, что Воллар решил отныне платить ему по двести пятьдесят франков за каждую картину, то есть по самой высокой ставке, предложенной Бибеско, чтобы у художника не было такого чувства, что сделка с Волларом для него убыточна. А ежемесячную выплату он решил увеличить до трехсот пятидесяти франков. Но Гоген не испытывал ни малейшей благодарности Воллару за эту надбавку. «Это только еще раз доказывает, — гневно писал он, — как он заинтересован в моих холстах и как в свое время на них будет легко поднять цены. Ах, если бы у меня были деньги!» Будь у Гогена деньги, он тотчас бы написал Воллару: «Мсье, вы выплатили мне авансом такую-то сумму, вот она, наш договор расторгнут».

Во второй половине декабря Гоген мог наконец устроиться в больницу. Гюстав Фейе выслал ему тысячу двести франков за две купленные им картины.

Гоген пролежал в больнице несколько недель — до февраля 1901 года. Он вышел оттуда «если не вылечившись, то, по крайней мере, подлечившись». За это время Воллар выслал ему все, что задолжал за истекшие месяцы. «По-моему, он теперь просто боится, как бы я его не бросил». Фейе, со своей стороны, выразил желание приобрести деревянную скульптуру Гогена. «Мне кажется, в будущем у Фейе для меня найдется неплохое пристанище», — писал художник.

Он не ошибался. Фейе, которому в эту пору было около тридцати лет, вырос в семье, где всегда почитали искусство. Его отец, тоже виноградарь, был художником-любителем и часто писал рядом с Монтичелли. Фейе и сам занимался живописью, но навсегда отложил в сторону кисти, после того как он, провинциал, до того времени совершенно незнакомый с передовыми течениями в искусстве, увидел произведения Сезанна, Ван Гога, Гогена, ставшие для него откровением. Вдохновитель Общества любителей изящных искусств в Безье, хранитель местного городского музея, он энергично пополнял свою личную коллекцию, где работы Монтичелли, Мане и Дега соседствовали с работами Сезанна, Ренуара и Ван Гога. Но любимым его художником стал Гоген. Фейе считал его «самым замечательным художником нашего времени».

Обратись к нему Фейе несколькими месяцами раньше, Гоген мог бы легко исполнить его просьбу. Но в октябре он предложил Монфреду принять «в знак дружбы» все деревянные скульптуры, созданные им на Таити. Поэтому Монфред советовал Гогену сделать для Фейе новую работу. Как только Гоген вернулся из больницы в Пунаауиа (где — новая нежданная беда — за время его отсутствия крысы сожрали двадцать три рисунка, предназначенные для Воллара), он принялся за дело. Он вырезал двойное панно «Война и мир» и в мае отправил его в Безье.

Но несмотря на то что Гоген чувствовал себя лучше, он не брался за кисти. Вот уже полтора года он не писал картин. В глубине души это его тревожило. Если бы только он мог рассчитаться с Волларом своими старыми работами. Черт бы побрал «проклятого» торговца! Гоген не стал бы с ним церемониться, будь он вполне уверен в своих правах! Но Гогена грызли еще и другие сомнения. Само собой, болезнь мешала ему работать, но в ней ли одной крылась причина его бездействия? Мимоходом, в нескольких словах, он в конце концов признался Монфреду, что его воображение «начинает остывать» на Таити.

Не было бы ничего удивительного, если бы причиной этому была «преждевременная старость», на которую жаловался Гоген. Враг, гложущий червь смерти, гнездился в нем самом. И хотя художник об этом умалчивал — на такие темы люди не любят рассуждать даже наедине с собой, — он, вероятно, с мучительной горечью наблюдал, как слабеет, оскудевает его творческий дар.