Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

12 (23) декабря 1783 года Николай Румянцев писал Екатерине II: «Прусский король весьма недоволен своим положением. Сближение двух императорских дворов (России и Австрии. – В. П

.) почитает он для себя опасным, и готов бы был с Россиею союз порвать, но нигде таковой потере замены не находит. В Англии склонности не видит, а с Франциею тесного сближения опасается, почитая сию державу совсем расстроенною в казенной ее части, рассуждая притом, что не можно ему на твердый союз надеяться с государством, в котором австрийского дома королева большую инфлюенцию имеет, где министерство часто переменяется, и что таковой союз вреден; наконец, и потому, что, по истечении недолгого отдохновения, Англия, конечно, Франции войну объявит для возвращения потерянной славы и мощи. Остаются северные державы, но сделанные о том слегка попытки были без успеха, и король уведомлен, что будто бы при свидании вашего императорского величества с королем шведским говорено было о фамильном в севере трактате, опасаются, сказывают мне, чтоб такое намерение, исполняясь, не прибавило весу в пользу двух императорских дворов». Фридрих решился «остаться при собственной своей силе, умножая свои войска весной за 30 тысяч». Он решился «ждать, удовольствуясь заявлением Испании и надеясь на Сардинию, Венецию и часть самых мощных в Германии владетелей, что они пристанут к войне при нарушении равновесия». Еще об одной детали в германской жизни сообщает Румянцев Екатерине II в апреле 1786 года: «Английский король личное и особливое к германским делам прилепление оказывает, желая частые и подробные получать известия о всяких до здешнего края касающихся мелочах. Ганноверский кабинет, лаская сей страсти, почти еженедельно отправляет к нему курьеров. Понятно, что в Англии народ и министерство осуждали короля за творимые им поступки в качестве ганноверского курфюрста».

Фридрих II никак не мог понять крутых изменений в европейской политике. Только вчера Екатерина II уверяла его в союзническом долге, а сейчас отказывается от союза? Недоумевая, он спрашивал графа Гёрца и других дворцовых приближенных: «Никак не могу понять: я в союзе с Россией или нет?» Льстивые голоса раздавались в ответ на этот язвительный вопрос: «Да, все еще продолжают уверять в этом». В итоге Фридрих приходил к странному выводу. «Чего, кроме химер и невозможных предложений, ожидать от головы фантастической женщины!» – говорил он о российской императрице.

А между тем союз между Россией и Австрией уже существовал.

В июне 1782 года начались волнения в Крыму. 5 сентября 1782 года Екатерина II известила князя Голицына о том, что преданный России хан Шагин-Гирей под давлением Порты и под давлением дипломатических ухищрений изменил российской императрице и подлежит изгнанию из Крыма, а тамошний край должен перейти совсем в другое состояние – стать русской провинцией. Иосиф II тут же сообщил императрице, что он готов служить «своей императрице, своему другу, своей союзнице, своей героине». Это было благоприятное известие: дальнейшая судьба Крыма уже почти полностью зависела от сложившихся обстоятельств и ее собственного решения.

«Если бы империя была единой, как пишут, то она держалась бы сама собой, – писал Николай Румянцев Остерману 19 (30) июня 1785 года. – Но она разъединена, и поэтому ее существование зависит от соседних держав. Все великие монархии заинтересованы в ее неприкосновенности из чувства самосохранения. Это политическая пустыня, которую они должны стараться сохранять под паром… Германия – род республики, погруженной в анархию… При спорах и в законах, и в примерах можно многое найти и за, и против… В Германии, особенно на этих сценках (т. е. у мелких князей), где никогда не обсуждаются дела, а между тем господствует дух вечной хлопотливости, политика неизбежно превращается в сплетни, и россказни да пересуды заменяют мысль и доводы…» Хорошей характеристикой этой среды служит страх, испытанный Румянцевым при получении из Петербурга верительной грамоты к Верхне-рейнскому округу на имя «курфюрста Майнского». Он опасался истории, потому что нужно было прибавить имя «епископа Вормского», так как директорство верхне-рейнского округа было связано с этим званием, а не с курфюрстским достоинством. «Ваше сиятельство, – писал он Остерману, себе представить не можете, до какой крайности к мелочам и к обрядам, издавна принятым, чины Германской империи привязанность имеют».