Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4. (СИ)

Такая жизнь тянулась до самой осени, когда скупщики шерсти принесли весть о заключении мира. Если верить политикам с турецкого базара, цесарь Карл на коленях просил прощения и клялся за себя и наследников никогда не воевать Боснию; если же кто из них нарушит сию клятву - то пусть корона его рассыплется в прах, и с нею - вся империя. Вздор, конечно. Хотя, какими бы глупыми выдумками ни уснащали рассказчики этот сюжет, ясно было: Белград возвращен Порте, следственно, трактат заключен к пользе султана. Касательно войны турок с Россией я долго пребывал в неведении, принужденный судить о положении по косвенным признакам. Чем выше градус ненависти к русским - тем лучше, стало быть, дела. Похоже было, что мои соплеменники не посрамили воинской чести.

Злобные сантименты, однако, совсем не распространялись на меня лично: здесь царило, скорее, равнодушие. Даже обидно: ужели все баталии генерала Читтанова не оставили ни малейшей зарубки в душах врагов?! Увы, забылись прошлые войны! Миних, индюк надутый, затмил. Да и природные свойства турок сказались: народ сей горяч и кровожаден, но не злопамятен. Как, впрочем, большинство земных племен, не исключая нас, русских. Даже чопорные британцы, собравшись в толпу, превращаются в такого же простодушного зверя, доброго и жестокого попеременно. Сегодня отрубят голову королю, завтра проснутся: 'Братцы, а мы, это... Случайно, не погорячились?' И сажают на престол сына казненного. Однако сие проявляется лишь en masse, когда свойства всех отдельных персон нивелируются в общем рое. Порознь все люди разные. Я вот, к примеру, злопамятен. Приключится случай вернуть свободу - ох, и заплачут те, кто у меня ее отнял!

Мстительные мысли спугнул гонец, привезший письмо с печатью санджакбея. Какие новые испытания готовит судьба? Наутро, в окружении следящих каждый шаг пленника воинов, Ибрагим помог мне взобраться на мула - и кавалькада двинулась. Сошли на равнину, выбрались на большой торговый тракт, но повернули не к Травнику, резиденции Али-паши, а в направлении противоположном. Несколько дней спустя, когда наш караван миновал Сараево и, не задерживаясь, устремился далее на восток, окончательно стало ясно: везут в Константинополь. Там все и решится, какой бы жребий мне ни выпал.

ХУМБАРАДЖИ-БАШИ

Семибашенный замок остался в стороне. Слава тебе, Господи, что пронес эту чашу мимо уст моих! Если бы в тюрьму, так по рангу сюда полагалось. Проехали дальше - значит, в отношении меня другие планы. Легко догадаться, какие. Понятно, чьи.

Так и есть. С каждым оборотом колес тряской кибитки, сквозь маленькие зарешеченные оконца мелькают все более знакомые места. А вот эту галатскую улочку в прошлое посещение города, под видом пизанского купца, я старательно обходил, чтобы не встретиться с человеком, который меня узнал бы сквозь любую личину. Лет пятнадцать назад мы были добрыми приятелями. Не скажу, что друзьями - но близко к тому.

Как вышло, что герой войны против турок сам сделался турком? Да не простым, а трехбунчужным пашой?

Хозяина дома не было. Впрочем, слуги его имели все нужные предписания касательно жданных гостей: как принять, где разместить, сколь бдительно сторожить. Да если бы и не сторожили, у меня сил бы не хватило бежать. Дорога всю душу вымотала. Наутро вместо Ибрагима, неведомо куда исчезнувшего со всеми своими головорезами, распорядителем при высокопоставленном пленнике оказался молодой левантинец Мавлюд, приторно любезный и настолько же разговорчивый, насколько его предшественник был молчалив. Сносно владея итальянским и французским языками, он, похоже, настолько гордился этими скромными умениями, что молол всякий вздор почти беспрестанно, не смыкая уст. Никаких полезных сведений сей поток пустоглаголания не нес, и очень скоро я уже почти сожалел о прежнем своем угрюмом страже.

Наконец, этот утомительный болтун объявил, что мне предстоит несказанное счастье трапезничать с его мудрым и великим хозяином. Черт с ним, деваться некуда. Отказ от 'счастья' не предполагался, хотя перспектива встречи со старым знакомцем скорее тревожила, чем вдохновляла: не было уверенности в своих дипломатических талантах. Лгать не хотелось; высказав же откровенно все, что думаю о собеседнике, я мог повлиять на свою участь самым неблагоприятным образом.