Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса

Дождавшись перемены, Бяша выполнил отцовское поручение и мог бы уходить, но задержался в караулке у печки: в Сухаревой башне зимой холод похлеще, чем на улице. Тут его окликнул Преображенский поручик, который прибыл с тем самым улыбчивым господином, и объявил:

— Гвардии майор и кавалер Андрей Иванович Ушаков просил вашего батюшку, библиотекариуса Василья Киприанова, непременно пожаловать на ассамблею, которая состоится на святой. И вас также, — слегка поклонился он оторопевшему Бяше и даже приложил два пальца к треуголке. — Менуэт танцуете? Будут танцы и все прочее, что для младых юношей особливую приятность имеет.

Он подмигнул Бяше и состроил черным усом гримасу. Затем удалился четким шагом в гулкий сумрак башни.

«Ну и ну!» — сказал про себя Бяша и побежал домой.

На улицах между тем все сделалось вдруг по-иному. Люди суетились еще стремительней и бестолковей, какие-то бабы и дети бежали в одну сторону, крича: «Колодников выпускают!» В морозном воздухе поднялся трезвон всех колоколов, хотя для сочельникового боя было еще рано.

Дома ждала его куча новостей.

— Государь выздороветь изволил! — радостно сообщил отец. — Только что в церквах объявляли. Царская милость — колодников освободили, недоимки простили.

Баба Марьяна принесла четверть вина прямо в мастерскую, отец разлил по глиняным кружкам.

— Виват[9]! — закричали все.

— Виват государю нашему Петру Великому, отцу отечества! — громче всех крикнул Бяша, у которого от глотка пенной закружилась голова.

А подмастерье Алеха спешил ему рассказать, что обер-фискал действительно привез указ об ассамблее на святках и уже некоторым закоренелым домоседам и домоседкам якобы успел пригрозить, что под караулом их на танцы доставит.

Святки — это двенадцать дней непрерывных праздников. Тут и Рождество[10], и колядки[11]

, и купание в проруби на Ердань-реке[12]. Тут и Новый год, и огненные потехи, когда каждый двор иллюминирован чадящей плошкой, а в морозное небо взметаются, рассыпаясь, разноцветные ракеты.

Архиереи грозят с амвонов: «Не смейте затевать игрищ, не смейте гаданьями грешить!» Куда там! Тут же, возле церквей, и скачут, и на ходулях ходят, и в бубны бьют: «Трах, трах, тарарах, едет баба на волах!»

Мчится, набившись в розвальни, куча ряженых — в харях, в личинах. Свистят, гогочут, богохульствуют: «В Москве, на доске, на горячем песке!..» А тут еще и ассамблея!

У Киприановых народ смирный, работящий. Для всяческих дел эти двенадцать дней гульбы — нож острый. Но что поделаешь — отец блюдет все церковные установления. Сам, правда, в ряженых не ездит, но, коль нагрянут родичи или кто-нибудь из торговой братии, Киприанов ужасается, делая вид, что не распознал под козьей мордой кума[13], а под вывороченным тулупом — какого-нибудь начальника из Ратуши[14].

Наутро постенает, держась за разламывающийся затылок, и будет потом весь праздник кидать взгляды с угол, где на рабочем столе дожидается недоконченная ландкарта[15] Московской губернии…

Второго генваря прибежал с поздравлениями Бяшин друг Максимка Тузов, в просторечии Максюта, сиделец из Суконного ряда. На Максюте новенький немецкий полукафтанчик с зернеными пуговицами, по воротнику расшит капителью. И башмаки у него с пряжками, телятинные, и на буйных кудрях вместо привычного колпака — треуголка с позументом.

— Максюта, огарышек ты мой! — встретила его баба Марьяна, которая жалела парня за неприкаянное сиротство. — Окоченел же ты, уши-то, глянь, сизые! Надел бы малахай, валеночки!

Федька-непочетчик загрохотал:

— Да ты погляди лучше, каков он жених! Кровь с молоком! Он небось на кафтан да на треуголку два лета копил. А ты — малахай!

Максюта повернулся к Федьке спиной и увел Бяшу в нижние сени, за штабель кирпича, — секретничать.

— На ассамблею идешь? — спросил он.

Ему уже все было известно — и то, как Бяша на Сухаревке с обер-фискалом познакомился, и то, как перед Новым годом Киприановых посетил сержант из губернского правления в сопровождении барабанщика. Объявил громогласно, что господин губернатор приглашает библиотекариуса Киприанова с сыном, и в списке отметил. И добавил:

— Покорнейше просят, дабы ваша милость не смели отсутствовать.

У Максюты щеки пылали — его-то никто не приглашал! У Максютки этого отец ходил в солдаты волонтером[16], чтобы вызволить семью из крепостной неволи, да пропал где-то без следа в болотах Ингерманландии[17]. Теперь сын тянет отцовскую лямку, а ныне от господина своего, от стольника Елагина, отпущен на оброк[18] в торговлю.

А уж доведись ему на эту ассамблею — вот бы блеснул! Они с канунниковскими приказчиками в пустом амбаре давно танцы разучивают — менуэт, контрданс[19], - жаль, что негде показать.

Максюта торопился выложить приятелю все, что знал: