Жизнь и любовь (сборник)

Так ребятишки и сделали, осторожно чтоб не шуметь, подобрались к окну и заглянули, а в хате супротив окна стоит девица с распущенными до колен волосами, как лён белёсыми, совсем нагая и руки сжала у груди, Козимирыч перед ней на коленях, и с ружьём в руках. Вовка прошептал: «Русалка». Витяй ойкнул, схватил брата за рукав и бросился бежать, Вовка споткнулся, упал, соскочил и гонимый страхом побежал за старшим, услышав шум, собаки принялись лаять и кинулись вдогонку за беглецами. Каземирыч выскочил на улицу, увидел удирающих пацанов, выстрелил в воздух, чем ещё больше нагнал страха на ребят, позвал собак. Он постоял некоторое время на крыльце, думая, видели ребята сцену в хате, али нет? Ели видели, домыслов прибавится ещё больше, что же мне делать с Еленушкой-то со своей горемычной зазнобушкой. Полюбили они друг друга, он в опале у царских чиновников, она дочь знатного вельможи, о женитьбе и речи быть не могло. Любовь двух пылких сердец обрекла их на мучения и страдания. Обвенчать их ни кто не соглашался, им приходилось прятаться от преследований. Теперь же уехав в такую даль от Санктпитербурга, им и здесь не было покоя. Раскрыться, значит рано или поздно узнают родители её и не миновать разлуки, ему в бега придётся податься, а её увезут в родительский дом. Так и мыкались, скрывалась Елена от людей. Время же не стоит на месте, годы брали своё, Не дожив до тридцати годов горемычную свалила лихорадка. Как померла, схоронил Казимирыч свою Еленушку на деревенском погосте, привезли из города попа, отпел он усопшую, как положено. Казимирыч шибко печалился по своей возлюбленной, так промаялся несколько годков и помер спокойно во сне. На второй день нашли его, и упокоили рядом, с его ненаглядной. Подъезжая к мельнице, мужики, крестились и имели иконки при себе, на случай не чистой силы, которая колесо мельницы, и жернова крутит. Страшились, но ехали, без хлеба, то ни куда, а мука у Казимирыча была отменного сорта, опять же леший то помогат. Так уже второе поколение на выданье пошло. К тому времени, посаженные Казимирычем, саженцы, сосны, у воды ивы да берёзы, во дворах и около мельницы, рябины с черёмухой, выросли во весь могучий рост и образовали большой прилесок, укрывший под своей кроной все постройки. Пришло лихое время, старики то уж на покое, по печам лежали, как нагрянули, жандармы с солдатами, кого в арест взяли, кого в рекруты увели, девок в город направили по госпиталям, малолеток, по деревням разобрали. Ни кого не оставили ни старых, ни малых Когда арестованных, погрузили на подводы, с собой им разрешили взять харчей, да кой какой одежды. На удивление среди них не было ни паники, ни истерик, вели себя достойно, стараясь держаться друг друга посемейно. Полицейский чин, на гнедой армейской лошади, распорядился, детей малых не брать, а мельницу и дома сжечь. Пока шли аресты, да погрузка на подводы, крестьяне из близ лежащих деревень, своими подводами заполонили всё свободное, у мельницы пространство. Матери без звучно лили слёзы, прощаясь со своими детьми, отцы обращались к крестьянам, братцы не оставьте сиротами детишек наших, нет на них грехов то, да и наши души без грешны. Да и то верно арестованное поколение жило достойно в трудах и в согласии с законами божьими. Услышав такое распоряжение, крестьяне, заволновались и двинулись просьбой к офицеру, окружили его выкрикивая на перебой, что, мол никак нельзя их лишать мельницы Подъехал армейский офицер, приблизившись в плотную, к полицейскому, сказал:

– Это вы зря, такого распоряжения не было, генерал-губернатор, будет очень не доволен подумайте, чем это может обернуться для вас.

– Да кто же ему о сём доложит-то?

– Я, милостивый государь, и доложу, непременно в тот ж день, по приезде в город. Ну, коли так, так ведь и взаправду не было такого повеления, разве, что Горецкий, ну да пущай сам и решает свои претензии.

К полудню обоз тронулся в дорогу, бабы и девки, на подводах, мужики и парни, скованные цепями за ними. Обоз сопровождали полицейские. Армейский офицер с солдатами остались до утра, им предстояло всю живность реквизировать в пользу армии, прихватили кое-что, и из хозяйского скарба. Деревенские разобрали плачущую детвору и разъехались по домам, хозяйки их приняли сирот с сочувствием и с болью в сердцах слушали рассказы своих мужей и сыновей, несколько крестьянских семей пополнилось нежданными ртами. Пахом Лукашин привёз домой девочку лет шести, волосы рыжие, светлые, как языки пламени, личико в конопушках, как в светлячках, в больших голубых глазах, блестят слёзы. Жена его Дарья, узнав, что Пахом привёл в дом сироту, запричитала:

– Похомушка, что ж ты, окоянный делаш то, своих ртов семеро, ещё восьмым хожу, куда же нам то прокормить всех разве ж можно?

В это время в избе находился, зашедший по делам Двоеглазов Валентин Егорович, ты вот чо шибко то, не голоси, обратился он к Дарье, это рыжее счастье к нашему двору в самый раз, так что, не печальтесь.

– Как тебя звать то, солнышко? – присев перед девочкой спросил Двоеглазов. Подняв головку ответила: