Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

– Пошел к Ревкину согласовывать, – прикрыв трубку ладонью, высказал догадку парторг. Он несколько раз менялся в лице, краснел, бледнел и грязным платком промокал угловатую плешь.

Два раза врывалась телефонистка:

– Говорите?

– Говорим, говорим, – поспешно отвечал Килин. Наконец в трубке что–то отдаленно хрюкнуло, пошлепало, и снова влез вкрадчивый голос Борисова:

– Послушай, друг ситцевый, у тебя партбилет с собой?

– А как же, Сергей Никанорыч, – заверил Килин. – Завсегда, как положено, в левом кармане.

– Вот и ладно, – одобрил Борисов. – Садись на лошадку и дуй торопливо в райком. И билет захвати.

– Зачем? – не понял Килин.

– На стол положишь.

Такого оборота Килин все–таки не ожидал. Он посмотрел на председателя, который как раз в этот момент, пользуясь важностью разговора, двинулся к сейфу, но остановился на полдороге и фальшиво ответил взглядом на взгляд, как бы проявляя должную заинтересованность.

– За что же, Сергей Никанорыч? – спросил Килин упавшим голосом. – Да чего ж я такого наделал?

– Анархию развел, вот чего ты наделал! – Борисов ронял слова, как свинцовые капли. – Да где же это видано, чтобы народ сам по себе собирался без всякого контроля со стороны руководства?

У Килина внутри все остыло.

– Так ведь, Сергей Никанорыч, ты ж сам… вы ж сами говорили: стихийный митинг…

– Стихией, товарищ Килин, нужно управлять! – отчеканил Борисов.

В трубке что–то щелкнуло. Опять заиграла музыка, и неизвестная женщина сказала неизвестному Мите, что одеяло она ему прощает, а самовар пусть достает где хочет.

– Алло, алло! – закричал Килин, думая, что прервали. Но телефонистка вежливо объяснила, что товарищ Борисов свой разговор закончил. Килин медленно положил на рычаг скользкую трубку и перевел дыхание. «Это ж надо, – думал он сокрушенно, – вроде все делал как надо, а чуть не вляпался в политическую ошибку. А ведь все так просто и понятно. Мог и сам своим умом догадаться: стихией нужно управлять. Если даже она сама движется в желательном направлении, ее надо возглавить, иначе она может решить, что она вообще может двигаться сама по себе. Вот он в чем корень! Это еще хорошо, что Борисов сказал «товарищ». А мог бы сказать «гражданин». Политическую ошибку допустить легко. Исправить трудно. Как говорится, для исправления таких ошибок у нас есть исправительные лагеря».

– Ну что он сказал? – дошел до Килина вопрос председателя.

– Кто? – спросил Килин.

– Борисов, кто ж еще. Указание дал?

– Указание? – переспросил иронически Килин. – А ты, когда по малой нужде идешь, тоже указания спрашиваешь? Действовать надо, вот и все указания.

С этими словами Килин и вышел тогда на крыльцо. А председатель, пользуясь случаем и не дожидаясь никаких указаний, снова нырнул головой в сейф и долго из него не выныривал.

5

Управлять стихией – дело, конечно, трудное, но для многих привычное.

После того как толпа хотя и с видимой неохотой, но все–таки рассосалась, бригадиры Шикалов и Талдыкин вернулись к конторе и сидели на завалинке, ожидая дальнейших распоряжений начальства.

– И что это за народ такой! – еще не остыв от недавних усилий, удивился Талдыкин. – Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается как баран и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит «разойдись» – разойдись. Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать, и каждый из себе прынца строит.

– Что да, то да, – рассудительно согласился Шикалов. – Вот раньше, когда я еще молодой был, мы таких–то гоняли винтовками. – Он задумался и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии. – Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу – грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у его эту тряпку да еще скажешь в сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да и что же ты такое делаешь?» А ён говорит: «Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тибе тряпку цапбю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, говорю, фулюган, а ты, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружом, а ты без».

– И какие ж они слова на тех тряпках писали? – заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.

– Слова–то? – переспросил Шикалов. – Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там «долой Ленина», «долой Сталина» и протчие.

Тут Талдыкин засомневался.

– Погодь, – остановил он Шикалова. – Чтой–то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть они–то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.

– Да? – спросил Шикалов.

– Да, – ответил Талдыкин.

– Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж тогда был?

– Известно кто, – сказал Талдыкин уверенно. – В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.